Из глотки Асенаты вырвался улюлюкающий вопль. Милосердие стискивала ей пальцы, понуждая стрелять снова и снова, — выпускать снаряды, пока от их злейшего врага не останется ничего. Гиад, покоробленная таким дикарским порывом, не поддавалась.
— Искорени сучку! — завизжала Милосердие голосом сестры, продолжая бороться за болт–пистолет. — Очищай ее, пока она не разойдется по швам раз и навсегда!
Со стороны Карги раздался всплеск электронного бормотания, и двойняшки подняли взгляд. Очевидно, болты повредили голосовую аугментику Бхатори, лишив ее дара речи, однако палатина явно старалась что–то сказать. Она содрогалась в конвульсиях, будто сломанная заводная игрушка, а глазные линзы крутились без остановки. В грудной клетке Акаиси что–то полыхнуло, изо рта и ноздрей повалил дым.
— НЕЧИ–И–ИСТЬ! — проверещала Бхатори.
Линзы палатины раскололись, и она повалилась навзничь, словно кто–то перерезал неосязаемые нити внутри нее.
Пока Асената смотрела на тлеющий труп, ее ладони внезапно опалило болью. Опустив глаза, сестра увидела, что Тристэсс раскалилась добела и трясется, будто хочет вырваться из ее хватки. Вскрикнув, Гиад выронила священное оружие и уставилась на руки, покрытые ожогами.
— Я недостойна, — безнадежно прошептала она.
«Так очисти себя, Сестра Битвы, — поддразнила Милосердие. — За Трон и Терний!»
— Зачистить еретиков! — рычит госпожа терниев, щелкая шестихвостой плетью. — За Трон и Терний!
— Трон и Терний! — хором отвечают собравшиеся вокруг нее сестры в куколях.
Разом воздев цепные мечи–эвисцераторы с железными зубьями, они бросаются на врага, не ведая ни сомнений, ни надежд. Истошно распевая «Плач о потерянных», женщины сражаются, несут смерть и гибнут на бессчетных полях боев.
Милосердие всегда мчится впереди, более быстрая и свирепая, чем другие репентистки. Ее черная накидка заляпана грязью и засохшей кровью: вода не может смыть грехи, поэтому сестра гнушается омовений. Вокруг мускулистых рук и ног обмотаны колючие лозы, шипы на которых оттягивают и царапают кожу, однако несомое ими страдание давно уже потускнело, сменившись тупым нытьем. Сейчас наслаждение ей приносит только пляска битвы.
— Милосердие! — вопит она при каждом убийстве. Глаза, подобные воспаленным ранам в прорезях куколя, пылают дозволенной злобой, пока она устраивает резню во имя какого–то бога и императора, наслаждаясь звуками собственного имени. — Милосердие!
Во время боя это создание не слышит ничего, кроме приказов госпожи, рева своего клинка и предсмертных криков неприятелей, но после сражения всякий раз возвращается голос скованной сестры. В тишине серая тень никогда не умолкает, только бичует Милосердие воспоминаниями об их падении. Уже вскоре существо начинает мечтать о щелчках нейрохлыста, что возвещают приход сладостного безумия битвы. Ничто иное не способно заглушить нытье чертовой сучки!
«Выпусти меня, сестра…»
— Сестра, — настойчиво повторил голос, — нам нужно уходить.
Подняв взгляд от обожженных ладоней, Гиад увидела перед собой мальчика–колдуна, выпущенного из камеры. Над пареньком нависала Анжелика — очевидно, игла, которую сервитор получил вместо Асенаты, не причинила ему вреда.
«Им нельзя доверять», — предостерегла Милосердие.
— Сестра… — начал Афанасий.
Гиад жестом велела ему замолчать.
— Я не знаю, что ты такое. И уже не могу доверять собственным суждениям насчет тебя.
— Тогда доверься Богу–Императору, сестра.
Нагнувшись, мальчик поднял Тристэсс, держа увесистый болт–пистолет обеими руками. Асената немного подождала, но касание паренька не разожгло святое пламя, которое ранее отвергло ее.
— Нет, — сказала Гиад, когда Афанасий протянул ей Тристэсс. — Пусть она пока побудет у тебя.
— Хорошее оружие, — заметил мальчик, изучив болт–пистолет с тщательностью, удивительной для его возраста.
— Как ты спасся из схолы, Афанасий? — спросила сестра.
Этой темы они избегали с момента их первой встречи, но время для недомолвок прошло.
— После того как появились демоны, я постоянно шел — иногда прятался, — пока не отыскал выход. Они не чуяли меня… как остальных. — Паренек помрачнел. — Зачем теолог призвал их, сестра? Почему он так поступил?
«Причин взывать к варпу больше, чем ты способно вообразить, дитя, — заявила Милосердие. — И в мире более чем достаточно глупцов, которые воображают, что их коронуют за подобное безрассудство!»
— Потому что он был еретиком, — ответила Гиад, перебив бредни сестры. — Откуда именно пришли демоны?
— Из крутящейся машины… Планодария.
— Планетария? — подсказала Асената.
— Да, сестра, так правильно, — согласился мальчик.
Гиад кивнула, вспомнив замысловатый механизм в базилике Люкс–Новус. Считалось, что Теневой Планетарий, творение Истерзанного Пророка, способен отображать «созвездия души», как его мирские аналоги создают карты небосвода. Впрочем, никто из богословов секты даже не приблизился к пониманию принципов работы устройства. Само здание, где размещалась машина, входило в ее конструкцию наряду с громадным стеклянным шипом и серебряными ободами вокруг него, поскольку купол базилики украшали резные геометрические узоры, меняющие цвет в лучах Планетария. Непрерывное запутанное вращение колец пугало маленькую Асенату, но и пленяло ее — тянуло на орбиту сооружения. Она пробиралась к нему при каждой возможности.
— Тебе не надо идти туда, — предупредил Афанасий.
— Я не хочу, — отозвалась Гиад, глядя на труп палатины. Гибель Бхатори ничего не изменила: Асената по–прежнему чувствовала, как зло в подвале набирает силу изнутри и снаружи. — Но, думаю, должна.
— Я видел тебя там, сестра.
— Видел меня?
— Иногда. Но ты была… другой. — Афанасий покачал головой. — Может, я ошибся. — Выражение его лица вдруг стало отстраненным, как будто паренек посмотрел мимо нее… или внутрь нее. — Когда дойдешь до отравленных врат, подними взор к Его свету.
— Не понимаю.
— Я тоже, — печально произнес он. — Я просто вижу разные штуки.
Гиад подалась вперед и посмотрела мальчику в глаза, словно взяв пример с судившей ее канониссы Моргвин:
— Что ты такое, Афанасий?
— Не знаю, сестра. — Взгляд его янтарных глаз не дрогнул.
Внезапно Асената поняла, кого напоминает ей паренек: отче Избавителя, только без слабостей, которые ослепили ее покровителя задолго до того, как она отняла у него зрение. Сестра так и не узнала, что случилось с исповедником впоследствии, а с течением лет вопрос перестал волновать ее.
Отче Избавитель с самого начала был сломленным человеком, но этот мальчик… Что бы еще ни скрывалось в нем, он выделялся силой.
«Он уже слишком силен, — предостерегла Милосердие. — Срежь его, пока не вырос!»
Злоба в голосе двойняшки наконец подсказала Асенате, какое решение принять.
II
— Я
