Словно желая подчеркнуть последнее слово, в небе прогремел гром. Светосферы, свисающие на цепях с потолка каюты, моргнули и закачались на цепях в такт волнению океана. Путевой дневник пополз со столешницы, но женщина резко придавила его рукой. К счастью, сам стол был привинчен к полу, как и вся прочая мебель, покрытая замысловатыми резными узорами. В заливе Исхода часто свирепствовали бури, и корабли, бороздящие его воды, строили с расчетом на ярость стихии. Тем не менее любому морскому переходу сопутствовали опасности, и здесь ежегодно погибало несколько судов.
— Исход взыщет плату, — сказала Асената Гиад вслух, хотя и находилась в каюте одна. — Пусть же гневный взор Его отсечет нас от неправедности!
Так происходило всегда. Паломники не могли — не имели права — рассматривать путешествие к священному архипелагу Витарна как простую формальность, поэтому единственный космопорт планеты располагался на далеком острове Розетта. Странникам приходилось добираться до Кольца Коронатус через океан, и вояж, продолжавшийся одиннадцать дней, сам по себе был таинством. Пилигримов ожидали испытания на отвагу сердца и крепость желудка, но в первую очередь — на стойкость веры. Хотя принадлежащие секте баржи типа «Всепрощение» отличались прочностью корпусов и проходили торжественные обряды благословения, преодолевали залив они только по милости Императора.
Сквозь вой шквалов пробился звон корабельной рынды: колокол сзывал в часовню монахов–исходников. Им предстояло вновь и вновь читать литанию Исхода, пока шторм не умиротворится… или не взыщет платы. Эти иноки, обязанные служить на судне, имели право говорить только во время обряда, но утверждалось, что слова молитвы всегда звучат в их мыслях.
— В море я бросаю себя, дабы познал Он веру мою, — провозгласила Асената, вспомнив нужные фразы так отчетливо, будто произносила их только вчера. — В буре я бичую себя, дабы ощутил Он пламя мое. — Гиад замешкалась, но не потому, что забыла последнюю строку. — В бесконечность я раскрываю себя, дабы осудил Он меня за грехи.
«Надеюсь, мои прегрешения не обвинят всех нас», — подумала сестра, хотя и полагала такое маловероятным.
Несмотря на все ее недостатки, у Бога–Императора еще имелись замыслы насчет Асенаты: возвратиться на Витарн ее побудил сон, настолько яркий и часто повторяющийся, что его нельзя было не счесть знамением свыше. На родине ее ждала некая миссия, даже если Гиад еще не знала, какая именно.
Каюта вновь покачнулась, и в иллюминаторах сверкнула молния. На несколько мгновений мир превратился в дрожащий черно–белый негатив самого себя. Чуть позже по внешней стене забарабанили капли воды — на судно обрушился дождевой заряд.
Асената осознала, что улыбается. Как же приятно вернуться домой!
Устыдившись своего воодушевления, Гиад снова перевела взгляд на дневник. Стоило ей перечесть текст, как улыбка сменилась хмурой гримасой. Она выбрала неподобающий стиль: в частности, явно перебрала с восклицательными знаками. Обычно сестра не выказывала такой беспечности, такой… порывистости. Несомненно, свою роль здесь сыграл шторм, но гораздо больше влиял на нее сам факт пребывания на Витарне — и, прежде всего, шанс снова увидеть Первый Свет. Считалось, что сакральное пламя, которое уже дольше тысячи лет горело на шпиле великого собора Кольца Коронатус, зажег сам Истерзанный Пророк.
— «Истина — наш первый и последний неугасимый свет», — процитировала Асената. — «Говори лишь о том, что видишь и чего ищешь, ибо все иное — тьма».
Так звучали открывающая и закрывающая строки священного писания секты. Они закольцовывали великий круг откровения ее основателя. С тех пор как девятилетнюю Гиад постригли в Адепта Сороритас, она произносила эти слова каждую ночь — даже в мучительные годы кровавой третьей жизни, — но никогда еще не воспринимала их смысл так отчетливо.
«Мой доклад вызывает тревогу, потому что он честен», — рассудила женщина.
Кто–то захихикал, насмешливо и гортанно.
Резко обернувшись, Асената коснулась приколотого над сердцем значка в форме свечи и осмотрела каюту. Неровный свет не рассеивал тени в углах, однако они пустовали. Гиад была одна, если не считать стилизованных портретов Сестер Битвы, вырезанных на деревянной обшивке стен. Воительницы в броне неодобрительно взирали на нее глазами, раскрашенными эмалью.
Асенате вдруг захотелось уйти отсюда.
«Ну, начало положено», — решила она, закрыв дневник.
Даже если бы Гиад решила продолжить работу, то все равно бы не смогла писать: помещение тряслось, как фанатик в хватке горячечного сна.
Поблагодарив свое перо молитвой, Асената убрала его в футляр, а тот положила в медицинскую сумку. Женщина всюду носила с собой этот писчий инструмент, реликвию из хранилищ ее ордена, пусть и не особенно важную. Его кончик некогда изготовили из резцового зуба давно умершего архиерея, прославившегося красноречием, но большее значение для Гиад имело то, что перо ей вручила на прощание ее госпожа, канонисса Сангхата. Она, повелительница Вечной Свечи, знала, что подарок пригодится беспокойной сестре, — точно так же, как чувствовала, что ее подруга должна отправиться на Витарн, хотя и не понимала почему.
«А согласилась бы Сангхата, если бы я рассказала ей все?»
Асената выбросила этот вопрос из головы: ее ждали безотлагательные дела. В обмен на разрешение совершить паломничество Гиад согласилась не только составить отчет, но и выполнить иную службу. Долг ждал ее в лазарете «Крови Деметра».
В пятидесяти одной ипостаси…
— Не к лицу абордажникам так помирать, — прошипел Фейзт, насупленно глядя в забрызганный дождем иллюминатор возле своей койки. — Лучше бы Резак нас прикончил. Подохнем тут, как землекрысы…
Гвардейцы, собравшиеся вокруг него в импровизированном изоляторе, согласно забормотали. Вокруг Толанда Фейзта всегда собирались гвардейцы, даже сейчас, когда в живых осталось так мало его товарищей. Больше половины выживших бойцов роты лежали в постелях без сознания или на грани обморока, закрепленные ремнями на время качки. Некоторые из ходячих раненых сидели на койках и, съежившись, кое–как переносили скручивающий кишки шторм, прибегая к молитвам или медитациям. Но основная масса солдат стянулась к их сержанту: цепляясь за что попало, они стояли и слушали его последнюю гневную тираду в адрес их судьбы. В мешковатых белых пижамах для выздоравливающих они скорее напоминали ватагу рассерженных привидений, чем воинов Астра Милитарум.
— Если уж тонуть, то по–чистому! —
