моими пальцами.
— Я знаю, — заверяю ее. — И да, она – сука.
И это я еще преуменьшил.
— Разве ты можешь ее в этом винить? — спрашивает она, голос повышается на
несколько тонов, и, когда она отстраняется от меня, я вижу слезы на ее глазах. Это
разбивает мне сердце. Я начинаю уставать от ощущения постоянно разбитого сердца и
знаю, что в скором времени это не изменится. Каждый день новая проблема сваливается
на нас и в сердце появляется новая трещина.
— Нет, — честно отвечаю. – Я не могу судить ее.
Между нами повисает тишина, тяжелая, как полог. Вера наконец прочищает горло.
— Ей будет больно еще долгое время, — говорит Вера. — Она будет зла. Это не
пройдет. Я думала, что все уже позади, что она будет двигаться дальше. Вы в разводе уже
год и, если она все еще злится весь этот год...
— Она злится из-за моего возвращения в Атлетико, — отвечаю я. — Она злится из-
за папарацци, что они снова нас преследуют. Она злится, что она будет выставлена
идиоткой. Если бы я просто повесил голову, она бы этого не делала.
— Но ты не можешь проживать свою жизнь в страхе, Матео, — говорит она.
Я улыбаюсь Вере и убираю с ее лица волосы, подсвеченные закатным солнцем.
— Так же, как и ты.
Она облокачивается на меня – впитываясь, подчиняясь, сливаясь. Она моя вторая
кожа. Она – часть меня, от которой я не могу оторваться. Я молюсь, чтобы мне никогда и
не пришлось. Я молюсь, чтобы мы выстояли. Какие бы преграды не встретились нам на
пути.
И я могу почувствовать приближение этого напряжения, бури, вздымающейся
каждый день. Я так сильно боюсь, что мой план не сработает или, когда она выяснит, что
не сможет найти работу и пойти учиться. Я так боюсь, что звезды однажды отберут ее
сияние у меня.
Я беру ее на руки и она, со всеми своими мягкими формами, весит не больше
перышка. Я несу ее по коридору, в спальню и на кровать. Она сияет в охристом свете, проникающем с улицы, через окно, и в очень короткий период мы оба обнажены, я
возвышаюсь над ней, поднимаю ее руки над головой и насыщаюсь телом, как самым
красивым, изысканным вином.
Я буду насыщаться ею, пока это все не закончится, поглощать, пока это все, что
нам остается. Я толкаюсь в нее и позволяю своему голоду взять верх, позволяю своему
голоду отнести нас в лучшее место.
Жарко, медленно и быстротечно. Быстротечно.
Проснувшись на следующее утро в объятиях друг друга, мы видим, что солнце уже
светит в окна и такое чувство, что только мы и есть друг у друга, и ничего больше не
осталось.
Возможно, так оно всегда и было.
***
Погружаюсь в работу. Приезжаю на стадион рано и уезжаю поздно, но даже это не
отпугивает фотографов, которые иногда ждут на дороге, чтобы мельком увидеть меня. Я
не могу этого понять, почему фото меня, даже просто забирающегося в машину, так много
значит для них, но со временем я перестал стараться понять.
Вера тоже занимается делом, заполняя бумаги для обучения и прячась. Несколько
раз Клаудия звонила и приходила, тогда они развлекались, напиваясь и танцуя в гостиной.
Я начинаю чувствовать себя родителем, растящим ребенка. Она даже перестала брать
уроки испанского, вместо этого языку учу я. Так же сильно, как не люблю, когда Вера
уходит на прогулку, я понимаю, что ей нужно оторваться и повеселиться. Она слишком
свободна духом, чтобы сидеть взаперти, даже когда мы на износ занимаемся сексом, чтобы отвлечься от проблем.
По прошествии утра среды я забираю Хлою Энн из ее дневного лагеря. Вера
остается дома – в этот раз без сопротивления – и я еду туда со сформировавшимся в моей
голове планом. Я не шутил, когда говорил, что хочу поговорить с теми мамашами в
лагере, чтобы поставить их на место.
Зайдя в здание школы, где располагался лагерь, я сразу наткнулся на враждебные
взгляды. Каждая женщина глазела на меня с одинаковым выражением на лице: поджатые
губы, одна поднятая бровь, пронзительный взгляд.
Хлоя Энн подбежала ко мне:
— Папа! – закричала она, оборачивая свои ручки вокруг моей ноги. – Ты пришел.
— Какая удача, — женщина с очень темной помадой на губах шепчет другой. —
Она не должна быть снова травмирована этой puta (прим. puta — шлюха, исп.).
Я резко смотрю на женщину. — Что, простите? — я говорю достаточно громко, чтобы все могли услышать.
Женщина не выглядит испуганной. Она цепляет на лицо фальшивую улыбку, которая выглядит как обведенный мелом контур. — Как ты, Матео? Мы скучали по тебе
на прошлой неделе. Кажется, твоя дочь тоже.
— Папа, — кричит Хлоя Энн, дергая меня за штаны. — Пожалуйста, давай уже
пойдем.
Я нежно кладу руку ей на макушку.
— Всего минуту, дорогая, — говорю я и возвращаю свое внимание к женщинам. —
Знаете, я и, уверен, любые родители, присутствующие здесь, были бы вам признательны, если бы вы не употребляли таких слов в присутствии детей.
Воспитатель, миссис Каро, смотрит поверх игрушек, которые она укладывает в
коробку. Она – единственная здесь взволнованная женщина. Все остальные
присутствующие дамы все еще смотрят на меня глазами, полными лютой ненависти. И
только сейчас я понимаю, что такой взгляд был у них всегда, но я этого не замечал.
Конечно, они ненавидят мужчину, который обидел одну из них, и, безусловно, они
ненавидят Веру, которую считают шлюхой-разлучницей.
— Я не знаю, о чем вы говорите, — надменно говорит женщина с подведенными
губами. — Если кто и произносит плохие слова в присутствии вашей дочери, то точно не
я. Возможно, вам стоит пойти спросить вашу девушку-подростка, что она говорила.
Может, ей стоит помыть рот с мылом.
Женщина заходится в приступе хохота и облокачивается на подругу, пока дети не
обращают внимания. Она тоже не обращает внимания на тот факт, что среди всех именно
она ведет себя как подросток.
Я не могу опуститься до ее уровня, моей реакции она не получит. Выпрямляюсь, беру Хлою Энн за руку и увожу ее. Женщина кричит мне в спину:
— Передай от меня привет Изабель. Скажи ей, что мы по ней скучаем.
Я со свистом втягиваю воздух, но продолжаю идти. Мы уже на парковке, практически в машине, и в этот момент из ниоткуда появляется фотограф с прической
маллет и начинает фотографировать, начинают мелькать вспышки камеры.
Я немедленно загораживаю собой Хлою Энн от вспышек, объектива, и мне слышно
ее испуганное хныканье.
— Убирайся на хрен! — раздраженно говорю фотографу, вытягивая перед собой
руку. Больше всего я не хочу, чтобы из меня вылился поток бранных слов, но учитывая, что я только что сказал, то немного кривлю душой. Все-таки, эта ситуация требует к себе
больше внимания, чем другие.
— Мистер Казаллес, ваша дочь
