Я запинаюсь.
– Что стало с Коррой? – тихо спрашивает Харпер.
– Чудовище порвало ее на части. Ее мать плакала на ступенях дворца и требовала объяснить, почему король не смог предоставить защиту ее дочери.
Харпер перестает жевать.
– Но король был мертв.
– Да. Король был мертв. Я отправил мать Корры восвояси.
– А что потом?
– Я сделал заявление, что больше не буду рисковать собственным народом. К тому времени я лишился очень многих. Я не хотел жертвовать еще кем-то.
– А, так людьми из моего мира жертвовать можно?
Я ударяю по столу рукой.
– Вы должны понимать, что я намеревался снять проклятие с каждой девушкой, а не просто тянуть время.
Харпер сверлит меня взглядом, и я делаю то же самое в ответ. Мы молчим.
Огонь трещит в очаге, а суп вот-вот перельется через край котла, но этого не произойдет. Невидимый повар его помешает и уменьшит огонь, чтобы этого не случилось. Запах жареной птицы начинает наполнять комнату.
Девушка вдруг вскидывает голову и ловит мой взгляд.
– Сделал заявление перед кем?
– Прошу прощения?
– Ты сделал заявление, что больше не будешь рисковать собственным народом. Перед кем ты сделал заявление?
Я застываю на месте.
– Как зовут колдунью?
– Ее зовут Лилит. – Я осушаю бокал.
– Так она сможет отправить меня домой.
– Нет, миледи.
– Может, я лучше у нее спрошу. Как ее найти?
Мой взгляд скользит по углам, словно этот разговор способен вызвать колдунью.
– Это не лучшая идея.
– Но…
– Вы разве не понимаете, что именно она стала причиной того ужаса, который вы обнаружили на третьем этаже? – говорю я низким голосом, наполненным злобой и старой болью.
Харпер бледнеет.
Я делаю вдох. Моя голова переполнена воспоминаниями о смерти и страданиях. Сотни девушек мелькают у меня в голове, и каждая напоминает о том, как я ее подвел и как подвел свой народ.
Грей ошибался. Все прошлые сезоны похожи не на сон, а на кошмар.
Я соскальзываю со стула, чтобы встать.
– Прошу прощения, миледи. Я не даю вам отдыхать. Могу ли я проводить вас до вашей комнаты?
– В замке еще есть сюрпризы?
– Не сегодня.
– Тогда я хочу побыть здесь. – Харпер хватается за край стола, словно думает, что я собираюсь силком тащить ее прочь из кухни.
Я киваю ей и поворачиваюсь к двери.
– Рэн, – окликает меня девушка.
Я останавливаюсь на пороге и оборачиваюсь к ней.
– Я не влюблюсь в тебя, – говорит Харпер.
Ее слова меня не удивляют. Я вздыхаю.
– Вы не первая.
Глава 15
Харпер
Я осматриваю кухню, пока не нахожу миску и ложку, а затем направляюсь к котлу над огнем. Огромный черпак висит на крючке, закрепленном в кирпичной кладке. Я накладываю себе большую порцию, затем отламываю краюшку хлеба от буханки на столе.
Образы из кровавой комнаты пытаются лезть мне в голову, но я отмахиваюсь от них.
Вместо этого мой мозг цепляется за слова Рэна. Он просил Грея обезглавить его, потому что ему было любопытно.
Вчера Рэн говорил про бросание музыкальных инструментов в огонь. Этим утром он упомянул, как напарывал себя на предметы и пытался утопиться. И те сотни девушек, у которых не получилось влюбиться в него. Если бы ему нужна была всего лишь девушка, которая бы его вожделела, то, скорее всего, Рэн бы освободился от проклятия уже давным-давно. Не могу отрицать, что он достаточно привлекателен. У него высокие скулы, пшеничного цвета волосы, которые отливают золотом в свете камина, карие глаза, в которых невозможно ничего прочитать. Линии рельефных мышц украшают руки, и он держит себя с достоинством. Люди падают на колени перед Рэном, и он воспринимает это как должное.
Однако, как только он открывает рот, сразу становится понятно, насколько он заносчив и расчетлив. Ни тени ранимости или слабости. По факту, если у него и есть слабость, так это очевидное недовольство невозможностью помахать рукой и заставить девушку влюбиться в него.
От всего этого мне становится очень грустно. Я нахожусь в ловушке уже два дня. Меня разделили с семьей. Рэн и Грей заперты здесь уже вечность. Все больше они становятся похожи не на озлобленных людей, а на тех, кто находится на грани отчаяния, и это даже хуже.
Но любовь. Я никогда ни в кого не влюблялась, что уж говорить о том, чтобы влюбиться в похитителя. Мама всегда говорит, что она все еще любит папу, несмотря на его ошибки, несмотря на то, что он ушел. Меня и Джейка это бесило. Отношения родителей совсем не похожи на шаблонное описание настоящей любви. Я слышала о стокгольмском синдроме. Даже если что-то подобное закрутится – хотя это маловероятно, – можно ли это считать настоящим чувством? Ведь только оно способно снять проклятие. Грей не похищал Корру, ту бедную девушку из деревни, но она явно не любила его, иначе проклятие было бы снято. Может быть, Корра была влюблена в идею стать принцессой.
Рэн и Грей пленили меня, а Лилит загнала в ловушку их. Теперь из-за этого целое королевство страдает, пока принц сидит в замке и пускает все на самотек.
Я отрываю еще один ломоть хлеба от буханки. В этот раз я замираю с куском хлеба на полпути к моему рту. Фрея и ее дети, худые, словно рельсы, стояли и мерзли на снегу. Эвелин, Коул и малыш Бастиан уже явно еле сводят концы с концами, хотя еще только середина зимы.
Я осматриваю кухню другим взглядом. Полки ломятся от еды, которую никто не ест, затем я отставляю в сторону миску и отправляюсь к себе в комнату за сумкой.
В этот раз найти тропинку в лесу проще.
Я подумывала над тем, чтобы взять другого коня, но Уилл поднял уши при виде меня. Было заметно, что ему не терпится отправиться на прогулку. Сумки по бокам седла наполнены доверху. Одна набита хлебом, мясом и различными кондитерскими изделиями, а вторая – свертками с овощами и сыром. На мне плащ и два свитера, а еще я нашла в конюшне перчатки и попону для лошади.
Меня никто не останавливает, что неудивительно, ведь я ни у кого разрешения не спрашивала.
Когда теплый солнечный свет уступает место укутанным снегом деревьям, я готовлюсь к пробирающему до костей холодному воздуху, но зимняя погода днем кажется более мягкой. Ветер не воет между деревьями, а вместо него светит солнце, и оттого вокруг нас слышится непрерывное кап-кап-кап.
Как только я начинаю переживать, что сбилась с пути, натыкаюсь на то, что осталось от дома Фреи. Строение сгорело дотла, лишь почерневший дымоход, словно часовой, возвышается над
