Но вот голоса стали всё тише. Поднявшись наверх, они превратились в нечто невнятное, потеряв часть магической силы. Из Кристины словно в один момент вытащили стержень, и она, обмякнув, сползла вниз по стене.
Сердце колотилось. Уши и щёки горели от прилившей крови. В животе разгорался пожар. Руки дрожали, а в ногах не было сил, чтобы встать.
«Я должна бежать отсюда. Быстрей, пока они меня не нашли. О, нет-нет-нет!»
Однако встать получилось лишь с третьей попытки. А когда Кристина отодвинула штору, то едва не потеряла силы вновь. Прямо перед ней, на полу возле дивана, лежала одежда. Юбки, штаны, бельё.
«Они разделись прямо здесь. Стояли недалеко от меня совсем голые…»
Кристина бросилась бежать, хотя ноги подкашивались. Пробежала мимо кухни, через прихожую и выскочила наружу. Остановилась возле двери и огляделась – вокруг не было никого.
Стараясь идти медленно и спокойно, она двинулась по улице. Навстречу попадались редкие прохожие, и большинство из них, как обычно, отворачивались при виде Кристины. Были и такие, кто ухмылялся. Но вскоре она обратила внимание, что многие смотрят на её руки.
Что такое? Они дрожат? Нужно успокоиться!
Кристина тоже опустила взгляд и увидела в руках огромный каравай хлеба. Где она взяла его? Должно быть, машинально прихватила с собой, когда бежала из дома Даниэлы.
«Они знают, что пекарь живёт в другом месте. Знают, что там ничего нет, кроме домов. Наверняка многие из них знают, что Даниэлы нет дома. Что они подумают? Зададутся вопросом, откуда я это взяла? Может быть, они не будут спрашивать?.. Ну почему? Почему со мной всё время что-то происходит? Я не хотела подслушивать, но подслушала. Я не хотела воровать, но своровала…»
Внутренний голос говорил, что эти преступления ничтожны в сравнении с тем, чем сейчас занимались Мелиса и Теодоро, но это помогало слабо. Молясь, чтобы всё поскорее закончилось, Кристина кое-как добрела до дома, закрыла двери и рухнула на кушетку. Хлеб она так и не выпустила. Комкала его в руках и заливала слезами. Отщипывала кусочки и отправляла в рот.
Так и уснула.
* * *Проснулась Кристина поздним вечером. Солнце уже почти зашло, и лишь последние лучи проникали в дом, едва-едва освещая его. С улицы не доносилось ни звука.
Кристина села на кушетке и почти тут же принялась встряхивать платье на груди – крошки попали за пазуху. Избавившись от них, Кристина посмотрела на остатки хлеба. В желудке снова заурчало от голода, но она перенесла полузасохший каравай на кухню, завернула в тряпку и спрятала в шкаф. Ничего страшного не случится, если сегодня не поест, зато завтра будет чем позавтракать, а затем отправится к Даниэле…
Сон вернул Кристине хорошее расположение духа, и теперь она не боялась, что её обвинят в воровстве. Она всегда может сказать, что действительно отправлялась к Даниэле, но не затем, чтобы попросить у неё еды, а затем, чтобы поделиться своей. В благодарность за всё, что для неё сделали.
«Ну, а если меня спросят, откуда появился хлеб? – подумала Кристина. – Что я скажу в таком случае?»
Ответ следовало найти сейчас. С экспромтами дело обстояло неважно. Всё время получалась какая-нибудь глупость.
«Будь жива мать, я бы сказала, что навещала её и получила каравай в подарок». – Кристина вспомнила, что Теодоро говорил про Даниэлу.
Но её мать умерла больше пяти лет назад. Это знали все вокруг, поскольку она, в отличие от своей сестры, никуда из Эль Пунто не уезжала.
«Вот оно! Сестра!» – Кристина вцепилась в эту мысль, не отпуская. Она могла получить хлеб от тётки, которая приехала проведать свою племянницу. Самое малое, что она могла привезти с собой.
Но почему же тогда тётка не зашла ни к кому больше? У неё-то хватало знакомых в Эль Пунто. Она наверняка прогулялась бы по городу, навещая тех, кого знала раньше. Скорее можно сомневаться в том, что тётка знала о существовании племянницы. Мать говорила, что они в своё время очень сильно поругались…
«Зато у тётки тоже могла быть дочь, – осенило Кристину. – И эта дочь ни к кому бы не заходила, кроме своей двоюродной сестры. Если бы она приехала в гости, то наверняка бы остановилась у меня. И привезла с собой еды. И…»
Что ещё «и», Кристина не придумала. Мысли переключились на сестру. Какой бы та могла быть? Наверняка смелой роковой красоткой, в противовес ей. Сильной и независимой. Такой, которая не ходит и попрошайничает работу и еду, а сама добивается всего. А если что-то не получается, то заставляет обстоятельства меняться.
Эта идея так захватила Кристину, что она позабыла обо всём другом и принялась фантазировать дальше. В её воображении образ вымышленной сестры всё больше и больше приобретал стройность, постепенно проявляясь из тьмы.
Статная, с прямой осанкой, со спокойными жестами, с рассудительным и чуть хриплым голосом. Волосы свободно струятся по плечам, смотрит прямо и смело. Она не идёт, а словно плывёт над землёй, и тонкое платье облегает фигуру, подчёркивая красоту.
Вспомнив о платье, Кристина бросилась к шкафу. Отодвинула в сторону свои обычные наряды и добралась до старых маминых, которые она постепенно перешивала под себя. Но и те оказались убраны в сторону, пока она не нащупала то самое платье, до которого в обычные дни боялась даже дотрагиваться.
То было платье, в котором мама выходила замуж. Светло-красное, почти розовое, с широкими рукавами, с вшитой лентой, поддерживающей грудь. Плотно сидящее на талии и струящееся вниз неровными лоскутами, похожими на языки пламени.
Кристина бережно сняла платье с вешалки и перенесла на кушетку. Стряхнула с неё остатки крошек и бережно опустила свою ношу, стараясь касаться аккуратно. Ткань походила на атлас – яркая, приятная на ощупь.
Нестерпимо захотелось его примерить. Она потянулась к застёжке собственного наряда, но тут же взгляд её упал на зеркало. Там царил ужас.
Замухрышка с опухшим лицом, потухшими глазами и беспорядком на голове. О, нет-нет-нет. Такая недостойна даже касаться этого платья.
И всё же надеть его так хотелось. Хотя бы попробовать. Сейчас ночь, никто не увидит, никто не станет поднимать на смех. Так почему бы и не сделать это?
Кристина нагрела воды для ванны. Тёрла себя мочалкой до изнеможения. Три раза промывала волосы, прежде чем они стали приятны на ощупь, а вода перестала окрашиваться в коричневый цвет.
Когда Кристина вышла, то тщательно расчесалась, высушивая волосы. Лёгкий ночной ветерок приятно холодил чистую кожу, приобретшую почти молочный оттенок.
Затем настал черёд косметики – тех крупиц, что также сохранились от матери. Чуть-чуть теней на глаза, едва-едва подчеркнуть брови, и помада на губы.
Нарядившись, Кристина подошла к зеркалу. Платье оказалось впору, но выглядело вульгарным и вызывающим. На лице застыло затравленное выражение.
