— Отпусти, — шепчу я и опускаю взгляд, проигрывая и этот бой, съедаемая диким отвращением и к нему, и к себе, а после вырываю ладони из разжавшихся кистей парня и направляюсь к выходу из гостиной, оставив его наедине с шокированной Джинни. Нужно обработать раны.
Мысли о том, что ему пришлось несладко на той арене, потревожат меня потом. Размышления о том, как каждый справляется с воспоминаниями, рвущими душу на части, придут также немногим позже.
А пока я буду отдаваться гневу, зная, что он однажды сведет меня с ума.
— Не пойми меня неправильно, — говорю я, стоя к ним спиной, зная, что непрошенные слезы обиды не нужны никому, — я пережила достаточно, чтобы чувствовать ответственность за каждого, кто меня окружает.
Направляюсь к Мадам Помфри: слишком много поводов, чтобы обходить медпункт стороной. Нужно пополнить запас слабодействующих успокоительных, чтобы спалось без назойливых кошмаров, отрывающих душу от плоти. И вновь взглянуть на главный позор всех аристократов этого мира, так каллиграфично выступающий на тонкой руке.
О стены пустого коридора с завидной ритмичностью отбиваются мои шаги. Хоть что-то война не забрала — место, которое можно назвать вторым домом. В корзину отправляются крупицы ментального здоровья, туда же летит моя чертова самооценка и незаменимое желание помочь всем, кому ты только можешь. Жизнь оказывается жестокой, когда ее саму берут на слабо, отвергая законы природы и базовые понятия человеческой совести.
Если однажды меня спросят, по чему я скучаю больше всего, я отвечу — по старой Грейнджер. Той, которая взахлеб читала книжки и не боролась с внутренним я, подсказывающим, что в реальном мире никогда не будет так спокойно и безопасно. Что реальные люди — слабы и эгоистичны, а парень, в которого ты можешь влюбиться по собственной неосторожности, никогда не поймет тебя в полной мере.
Потому что ты не признаешься в чем-то даже себе, не говоря уже о других людях. Потому что когда-то, в не самые лучшие времена, в тебя запустили заклинаниями и исцарапали на холодном бетоне. Потому что ты боишься саму себя за ту неимоверную ненависть, которую ощутила впервые в жизни, и слабость, раньше тебе не свойственную.
Просто раньше не предлагали проверить ее на прочность. Просто раньше ты жила в розовых очках, веря в то, что черная полоса куда менее продолжительна, чем самые светлые моменты жизни юной волшебницы. А реальность кричала об обратном в лицо, истощая на это все свои жизненно важные ресурсы.
Как теперь можно спать спокойно? Как теперь можно жить спокойно?
Я поежилась от мимолетного сквозного ветерка, открывая дверь в больничное крыло, замечая внутри помещения силуэт мадам Помфри, убедительно что-то рассказывающей сидящему ко мне спиной ученику.
— …вот видите, мистер Малфой, я же говорила вам, что эта настойка точно поможет избавиться от терзающих вас кошмаров! Побудьте здесь некоторое время — кто знает, какой побочный эффект может дать повышенная доза, — ее всегда спокойно-сосредоточенное лицо удивляло меня больше, чем вечное недовольство профессора Снейпа.
— А мне такое же можно? — я встряла в разговор, садясь через койку от сына Пожирателя, на что блондин смерил меня презрительным взглядом.
Что, хорек, тебе тоже пришлось несладко, и ты этого стыдишься?
— О, мисс Грейнджер, для вас у меня есть кое-что другое. Сперва давайте займемся вашими боевыми ранами, — она косо поглядывает на Драко, не догадываясь, что все происходило на его же глазах руками его же чертовой тетки.
— Спасибо за участие, мадам Помфри, но он знает, — женщина не меняет свое рассудительное выражение лица, сразу же понимая, что лучше не терять времени и сразу приступить к работе.
По Малфою видно, что он напряжен — даже когда бинты сняты, а я хмурюсь от жжения лекарственного препарата, он не роняет ни единой колкой фразы.
Не напоминает себе о худших днях в окружении семейки?
— Посидите пока так, мисс. Мазь впитается, а позже я сменю бинты. Сейчас вернусь с вашими, — она акцентирует внимание на этом слове, давая понять, что ее препараты — на каждого из обоих присутствующих разные, — травами.
Я замечаю, с каким недовольством он осматривает «гордое» «Грязнокровка» на моей руке.
— Наверное, понимаешь, что вряд ли получится снова обидеть тем, что так изящно выгравировано на моем теле и теперь уже сливается с моим нутром в полной мере? — хмыкаю я, стараясь юмором отогнать с глаз долой картины страшных минут жизни.
Малфой сглатывает и отводит взгляд, не желая мне отвечать.
— О ней что-нибудь слышно? — задаю я вопрос, давно интересующий и, к слову, мучающий каждую чертову ночь.
Он позволяет себе недоуменно посмотреть мне прямо в глаза, вероятно, не понимая, с какой целью я поднимаю тему, замалчивать которую — лучшее из решений.
— Нет, — наконец отвечает Драко, потирая переносицу. — Мать не знает, где даже может прятаться ее сестра, хотя все еще пытается всеми силами выйти с ней на контакт.
— А у меня получится? — неожиданно для себя задаюсь вопросом.
— Не мути воду, Грейнджер. На твоем месте, я не стал бы, — он встает с койки, вероятно, почувствовав себя немного лучше, и идет на выход, прекрасно осознавая, что мне не нужны никакие комментарии.
Хорошо, что ты не на моем месте, Малфой.
Откровенно говоря, иногда мне кажется, что мы в чем-то похожи. В то время я замечала, как он мечется между двумя огнями, и сделала несколько неутешительных выводов: Малфою всегда мало места в этом холодном аристократическом мире. Он по-своему любит Нарциссу, не позволяя ей раскиснуть после заточения Люциуса в Азкабан и побега сестры. Он по-своему импульсивен, когда из него не течет желчь привитой с детства ненависти к не таким, как он сам.
Вырасти он в нормальной семье, мы могли бы подружиться. Может быть даже, как брат с сестрой. Социальное воспитание не обманешь, но и с него однажды слетают все маски, обнаруживая человеческое нутро.
На деле: он параноик со стремлением к лучшей и куда более доброй жизни.
На деле: я неуравновешенная
