Был бы ее брат похож на нее, многие вещи давно стали бы проще. Дело уже в том, было бы мне это нужно при сложившихся обстоятельствах?
Но я взяла себя в руки, сделав самый благожелательный и извиняющийся вид:
— Нет, конечно, Джин. Я… хотела попросить тебя… отрезать мне волосы.
Когда еще я бы сказала эту фразу в более глупом контексте?
Хотя доля правды в ней была — я ненавидела свое отражение в зеркале еще и из-за копны вьющихся, таких неаккуратных и неподдающихся порядку, словно ее собственные, волос. Я не замечала себя — я стала ее тенью. Убить ее за такое мало.
А Джинни будто бы не удивилась, заговорщицки мне подмигнув.
Сейчас я обездвиженно пялюсь в потолок, прокручивая события сегодняшнего вечера. Сон не идет то ли от того, что я довольно много времени провела в царстве Морфея днем, то ли от изводящего все внутри беспокойства. Я не чувствую себя в безопасности. Я готова вздрогнуть от вида собственной тени, звука собственного дыхания, скрипа половиц в моей комнате. Уже нет ничего, что принадлежало бы мне. Все тлеет. Все медленно вытесняется за пределы моей досягаемости.
Ничто не кажется стабильным, когда Беллатриса смеется тебе в спину.
— Ты будешь ждать нашей следующей встречи? Будь уверена, детка, что она принесет с собой много чужой крови.
Она задавливает меня своим заливистым смехом, сжимает в обугленных тисках своего чертова правосудия.
— Ты уже в предвкушении, крошка, вижу по твоим напуганным глазкам!
Мое рваное дыхание рушит тишину лачуги Уизли. Если я не преувеличиваю, оно способно оглушить весь этот мир вокруг.
Я принимаю ровное положение, опираясь на подушку, и прижимаю колени к груди.
— Детка, правильное дыхание — залог здорового организма! Вдох! Выдох! Вдох! — отец провожает меня до самого первого школьного класса, а я еле-еле сдерживаю слезы и дикий страх чего-то нового. Он не отпускает мою руку до последнего, и даже после звонка слегка трепет меня за щеку, вызывая расслабленную улыбку.
Папа, от этой девочки ничего не осталось. Я пуста.
— Нет ничего плохого в переменах, Гермиона. Сейчас — новые дети, новые люди вокруг тебя. Правила и их нарушения. Все случается. Все бывает.
Никто не подумал, что такое может случиться, пап.
— Ты должна помнить одно: сейчас тебе сложно, но это «сейчас» совсем скоро перерастет в новую налаженную систему и уже не будет казаться таким устрашающим. Все плохое только кажется таким, и уходит со временем. Оставляет за собой только знаковые моменты, вспоминая которые мы часто смеемся.
Это не наш случай, знаешь. Вряд ли я буду смеяться по окончании. Вряд ли я буду в целом по окончании. Жива, имеется в виду.
Мысли бывают горькими на вкус.
Скрип двери меня выбивает не просто из колеи, а из самой кровати. Я так пугаюсь, что с шипением лечу на пол, успев схватить волшебную палочку и направить на дверной проем.
Лежа на спине и смотря на дверь вверх тормашками.
— Тебе удобно? — Фред хихикает, не зная, что чуть не умер секундой ранее. Хихикает, не зная, что я чуть не умерла сама от невыносимого страха приближающейся исподтишка опасности.
— Если бы в коридоре было темнее, — я встаю на колени, опираясь лбом о невероятно мягкий — я раньше этого не замечала — матрас, пока Фред прикрывает — это слышно по звуку — дверь.
— Если бы я не смогла тебя разглядеть в первые миллисекунды, — забираюсь на простыни, пряча палочку под подушку, — это не укрывается от его недовольного, но все еще смеющегося взгляда.
— Ты бы уже был мертв, — чеканю, смотря в упор. В эти глаза, полные непонятных мне ощущений. Я бы нашла в них боль, Фред, но я уже не верю ничему.
Что привело тебя в мою комнату, негодное ты существо?
— И в моей комнате сегодня не вечер встречи.
— Я рад тому, что у тебя хотя бы прорезался прежний голос и… Оу, — он подходит ближе, усаживаясь в моих ногах, и тянется к обстриженным локонам, пытаясь намотать один из них на палец. — Ты немного изменилась, не так ли?
— Прекрати это шоу, — я наконец осознаю, что пора перейти на шепот, и отстраняю его руку от своего лица.
Ладонь Фреда теплая. Слишком много тактильных ощущений за пару часов.
Слишком много Фреда.
— Зачем пришел?
— Хотел поговорить с тобой о погоде: ночь ясная, сегодня без осадков…
— Фредерик, — обрываю его с негодованием в тихом голосе.
— Раньше ты называла меня Фредом. Когда укутывала одеялом, веря, что я уснул, — сантиметры между нами стремительно уменьшались по мере того, как он навязчиво наклонялся вперед.
— Когда отвечала на пьяные поцелуи, — слишком близко, остановись.
— Когда целовала сама…
— Ты должен помнить, что тот вечер, как я думала, станет моим последним, — я упираюсь носом в его щеку, будто бы под действием хмеля, а позже прикусываю свой язык до железного привкуса и шепчу ему прямо на ухо: — Надеюсь, видом моего костлявого окровавленного тела тебе не пришлось любоваться.
Я чувствую блаженство. Чувствую власть над ним и его вздрогнувшим от моего тона телом.
Фред медленно и несильно отстраняется, заглядывая в мои глаза с укором:
— Я думал, ты умрешь прямо на моих руках. Дважды.
— А сейчас ты думаешь, что сможешь меня растрогать?
Пожалуйста, очнись!
Уходи, голос из моей головы, прочь!
— Тебе идет даже притворяться сукой, Герм, как ты можешь? — он действительно заворожен.
Гермиона, приди в себя, я люблю тебя!
— А как можешь ты? — я пытаюсь держать себя в руках, но даже надуманная черствость помогает плохо. — Как можешь ты на протяжении стольких лет обращаться со мной, как с последней тварью, а потом играть на моих же чувствах? — я сверлю его глазами.
— Я как раз хотел поведать Гермионе Грейнджер полную историю моих осечек и ужасных ошибок, — он забирается на мою постель слишком по-хозяйски, всем видом показывая, что готов к долгому разговору.
Только вот я не готова.
Не готова к тебе, Фред.
Моя миссия этого не позволит.
Мне не позволит давняя любовь, будь она проклята.
И ты снова читаешь мои мысли, как телепат с пожизненным стажем.
— Но делать этого не буду, пока ты не решишься сама. Я понимаю, — все вы все понимаете, — что сейчас не лучшее время для разбора полетов. Хотя говорить я все же буду. Но о другом.
— Я не настроена на любые разговоры с тобой, Фредерик, — я не могу скинуть его
