– Тебе нечем торговаться со мною, – сказала Маэва. – Нечего предложить, кроме себя.
Что угодно, только не это. Ни в коем случае.
– Ты – ничтожество.
За спиной Элиды высились башни города, которого Лоркан никогда не видел, но который мог стать его новым домом. Холодный ветер трепал ее темные волосы. Таким же холодным был блеск ее глаз.
– Незаконнорожденное ничтожество, выросшее на улицах, – продолжала Элида. – Неужели ты думал, что я запятнаю себя близостью с тобой?
– Я думал, ты сможешь стать моей истинной парой, – хрипло ответил Лоркан.
– Истинной парой? – с издевкой переспросила Элида. – Да как такое вообще пришло тебе в голову после всего, что ты сделал?
Происходящее не могло быть настоящим. Оно и не было настоящим. Однако эта холодность на ее лице, отстраненность…
Сам виноват. Ничего иного он не заслуживал.
Маэва копалась в разуме и памяти трех фэйцев – некогда ее преданных слуг, а сейчас рабов ее темной силы.
– Жаль Гареля, – посмеиваясь, сказала она. – Но он хотя бы погиб достойно.
Гарель…
– А ты что, не знала? – удивленно цокнула языком Маэва. – Горный лев больше не зарычит. Пожертвовал жизнью, защищая своего детеныша.
Гарель погиб. Это не было ложью. Аэлина почувствовала дыру в сердце, пробитую словами Маэвы.
– Его ты спасти не могла, – продолжала Маэва. – А их еще можешь.
Теперь кричал Фенрис. Рован умолк, отрешенно глядя неведомо куда. Должно быть, то, что он видел, находилось за гранью криков и слез.
Боль. Невыразимая и невообразимая. Такая же, какую пришлось выдержать Аэлине. Возможно, еще хуже.
И тем не менее…
Златинец лежал рядом с Аэлиной. Маэва не успела ничего сделать. Даже повернуться не успела, как Аэлина схватила меч и швырнула в валгскую королеву.
Еще немного, и меч угодил бы в Маэву, но она сумела нагнуться. Златинец вонзился в снег, и тот мгновенно растаял. Лезвие меча по-прежнему пылало.
Аэлине этого только и было нужно.
Она метнула пламя меча в окружающий мир. Не в Маэву. Пламя ударило по плечам Рована, Фенриса и Лоркана. Удар был сильным и глубоким. Аэлина поставила на них огненное клеймо.
Аэлина была мертва. Она погибла, а он не сумел уберечь ее от гибели.
– Какой же ты жалкий, – сказала Лирия, продолжая смотреть на ворота и качающийся труп Аэлины. – Ты это заслужил. После того, как ты обошелся со мною, ты это заслужил.
Аэлина была мертва. Он больше не хотел жить в этом мире. Ни одной лишней минуты.
Аэлина была мертва. А он…
Что-то ударилось ему в плечо и обожгло. Казалось, к нему прикоснулись раскаленной кочергой и поставили клеймо.
Пламя.
Рован взглянул на плечо. Там не было никакого ожога.
– Странная у тебя любовь, – продолжала Лирия. – Те, кого ты любишь, почему-то вынуждены страдать от твоей любви.
Слова Лирии отодвинулись, заслоненные жжением в плече.
Его обожгло снова. Призрачная рана. Воспоминание… Нет, не воспоминание, а целая жизнь, брошенная во тьму. В иллюзию.
Якорь.
Однажды таким же якорем он вытащил Аэлину из когтей валгского принца.
Аэлина.
Его пальцы сжались в кулаки. Аэлина, перенесшая ничуть не меньше страданий, чем он. Ей показывали манящие картины безмятежной жизни, но она все равно выбрала его, такого, какой есть, ибо выстраданный путь был их общим путем. А то, что сейчас его окружало, – иллюзии.
Рован заскрежетал зубами. Почувствовал тварь, проникшую к нему в разум и пленившую его.
Он глухо зарычал.
Такое уже бывало. Сейчас Маэва снова прорвалась в его разум. Затуманила ложными картинами, попытавшись забрать у него самое важное и дорогое. Аэлину.
Больше он этого не допустит.
Лоркан взревел. Клеймо насквозь прожгло его чувства, язвительные слова Элиды, картину Перранта, в котором он мечтал обосноваться. Неужто не суждено?
Он испустил новый крик. Равнина близ Перранта задрожала и исчезла, сменившись другой равниной, где на истоптанном, окровавленном снегу продолжалась битва.
Потом Лоркан увидел разъяренное лицо Маэвы. Ее темная магическая сила набросилась на него, как пантера.
Он снова увидел Элиду. Теперь она лежала в роскошной постели, протягивая к нему иссохшую руку. Морщинистую руку старухи, испещренную тонкими синими жилками. Они переплетались, совсем как реки вокруг Доранеллы.
А лицо Элиды… Темные глаза утратили былой блеск, подернувшись пеленой. Лоб и исхудавшие щеки покрылись морщинами. Поредевшие волосы из черных стали совсем седыми.
– От этой правды тебе не убежать, – надтреснутым голосом произнесла она. – Время с самого начала было мечом над нашими головами.
Элида лежала на смертном одре. А рука Лоркана, в которой он держал ее руку, осталась молодой и сильной. И сам он рядом с Элидой выглядел так, будто годился ей во внуки.
Горло Лоркана наполнилось горечью.
– Подожди.
Он приложил руку к груди, словно этот жест мог остановить неумолимый ход времени. Ответом была слабая пульсирующая боль.
В ушах Лоркана звучало хриплое дыхание Элиды. Он не мог на это смотреть…
Лоркан еще глубже вдавил ладонь себе в грудь. Туда, где находилась боль.
Жизнь… жизнь была болью. Болью и радостью. Боль была причиной радости.
Он видел это на лице Элиды: в каждой морщинке, каждом пятне на коже, каждом седом волосе. Жизнь, которую они прожили вместе. Расставание несло боль, потому что их жизнь была такой удивительной.
Тьма вокруг истончалась. Рука Лоркана переместилась к плечу. К жгучей ране.
Элида зашлась в кашле. Лоркану было невыносимо слушать эти отрывистые звуки, похожие на всхлипывания, но он запечатлел их в сердце. Запечатлел все, что развернуло перед ним будущее. Оно Лоркана не пугало.
Коннал умирал снова и снова. Он лежал на полу веранды. Его кровь текла по узорчатым плиткам, достигала края веранды и падала вниз, где в тумане шумела река.
Эта судьба предназначалась не Конналу, а ему – Фенрису.
Прыгни он с веранды в ревущую реку, заметил бы хоть кто-то его уход? Если бы он прыгнул с телом брата на руках, подарила бы ему река быструю смерть?
Он не заслуживал быстрой смерти. Медленно истекать кровью от жестоких ран – вот чего он заслуживал. Единственное справедливое наказание за сломанную жизнь брата. Жизнь Коннала всегда протекала в тени его жизни. Фенриса это вполне устраивало. Он даже не пытался вытащить брата из тени, поделиться с ним светом.
Фенриса насквозь прожгло нестерпимой болью. Казалось, кто-то засунул его плечо в пылающую печь. Он этого заслуживал. Сердце Фенриса приветствовало боль, считая ее предвестницей кончины.
Как странно. Аэлина всегда страшилась причинить боль тем, кто ей дорог. Прилагала отчаянные усилия, чтобы уберечь их от боли.
Ноздри жгло от едкого запаха обожженной плоти.
– Как это понимать, Аэлина? – со смехом спросила Маэва. – Решила выставить щит? Или пыталась вытащить своих дружков из их незавидного состояния?
Рован стоял возле Аэлины на коленях. Его рука вздрогнула (вероятно,
