– Из-за того, кто я?
– Из-за того, кто ты.
Так всегда. Слово за слово, сплетни, обсуждения, и вино непременно приводит тебя к самому личному, потаенному, тому, что ты прятал у себя под кожей много лет, оберегая, будто сокровище, тогда как на самом деле это всего лишь мгла. В этом, собственно, и прелесть плохих воспоминаний: с каждым последующим предыдущие превращаются просто в прошлое, которое нельзя ни изменить, ни даже потрогать.
До этого он никому постороннему не рассказывал про змей, но сейчас секрет близок к тому, чтобы сорваться с языка, как никогда раньше. Еще чуть-чуть – и он спрыгнет прямиком в объятья этого привлекательного малознакомого не-человека.
В тот момент, когда Глеб уже раскрывает рот, чтобы поведать свою страшную тайну, кораллового цвета змейка с черным ободком на шее сигает прямо на него, раскрыв практически беззубый рот с двумя тоненькими, как иголочки, клыками. Глеб лениво отмахивается.
– Чего такое? – Зефир недостаточно пьян, чтобы полностью забыть о присутствии товарища, но недостаточно трезв, чтобы здраво оценить происходящее.
Глеб кривится и залпом выпивает все оставшееся в стакане вино.
– Ничего, – нечетко отвечает он, потому что язык припух и, кажется, занимает всю полость рта. – Слушай, у тебя, это, сигаретки не найдется?
Зефир мотает головой.
– Не-а. Я не курю: для легких вредно. – И поднимает свою емкость с алкоголем в немом тосте.
Только вот Глебу недостаточно просто напиться. Остатками сознания он костерит себя на чем свет стоит, что не догадался заранее купить новый блок. Ренатка утверждает, что он курит как паровоз, но она, скорее всего, не подозревает, что при ней он тянется к пачке, только когда совсем хреново, а как только она убегает в школу или уходит к себе в комнату, так вообще срастается с сигаретой, будто она – обязательное продолжение его тела.
С трудом встает, онемевшими ногами шаркает в сторону вешалки и практически вслепую исследует карманы куртки, когда и так знает, что не найдет там того, что ищет. Вместо этого – пара ребристых монет и какая-то бумажка, скорее всего, чек.
С губ срывается крепкое словцо, затем – еще одно. Придется на ночь глядя тащиться в деревню, по пути попав под обстрел сидящего на лавках старичья. Пускай в городе людей больше, но зато здесь тебя каждая псина в лицо знает, и под знакомыми взглядами Глеб никак не может насладиться одиночеством.
– Я скоро, – бормочет Глеб, но, судя по сопению, Зефира уже не волнует наличие компании.
Глеб думает, что захватил куртку, но только когда на улице колючий сентябрьский ветер бьет его в лицо, понимает, что забыл. В заднем кармане джинсов обнаруживает пару смятых соток и удовлетворенно запихивает их обратно. Хорошо, что у детей комендантский час – им не то что за ворота, из корпуса уже не выйти, поэтому своего пьяного учителя они увидят только если из окна; они не из тех, кто по ночам пялится в темноту, потому что лучше всех знают, что в ответ тьма может больно ухватить за мягкое место.
Дорога до ворот кажется бесконечной, и минут через пятнадцать Глеб осознает, что все это время наматывал круги вокруг общежития. Стукнув себя по лбу, он выходит на мощеную дорожку мимо искусственного прудика и устремляется в ночь. Алкоголь наконец завладевает разумом, и Глеб даже начинает насвистывать мелодию из «Приключений Шурика», будто в такой час и в таком окружении действительно место настоящим приключениям.
У самого здания школы он натыкается на кого-то живого, кто тут же вскрикивает и отпрыгивает в сторону.
– Да как вы!.. А, это вы, Глеб Дмитриевич?
Говорят, что любая женщина становится красивой после трех бокалов. Может быть, именно поэтому, а может, еще в сочетании с темнотой Вера выглядит как сошедшая с небес богиня. Блестящие в темноте глаза, полураскрытые губы, выбившаяся из прически прядь темных волос… На краткий миг Глеб забывает свою ненависть к людям и чувствует в себе странную потребность полететь на этот огонек, совсем как заблудший мотылек.
– Что вы здесь так поздно делаете? – продолжает щебетать девушка, не дожидаясь ответа. – Завтра рано вставать. Давайте-давайте…
Она по-матерински разворачивает его в обратном направлении и мягко, но уверенно толкает в спину, заставляя таким образом пройти несколько шагов.
– Постойте. – Глеб на секунду приходит в себя и разворачивается к ассистентке директора лицом. – Мне нужно в деревню. Кое-что купить. – А затем, видя по лицу девушки, что она наверняка представила себе ящик водки, добавляет: – Сигареты.
Но от этого не легче. Вряд ли от него прям таки разит спиртом, но за трезвого он сейчас может сойти разве что в кромешной темноте. Желтый мягкий свет с крыльца же наверняка высвечивает перед Верой все его недостатки: трусость и бесхребетность, которые когда-то и заставили прятаться от живых людей.
По лицу девушки видно, что в ней борются воспитание и отвращение к стойкому аромату спирта, исходящему от Глеба. Поэтому он сам приходит к ней на помощь:
– Вера, вы, давайте, идите. Я вас буду только тормозить. Я чего вышел, так, свежим воздухом подышать.
Человек бы не услышал этот микроскопический выдох облегчения, но Глеб-то не человек. Они обмениваются искренними улыбками, и Вера – цок-цок каблучками – устремляется к выходу. Достаточно быстро, чтобы оторваться от Глеба, но недостаточно, чтобы это выглядело как побег.
Когда оба выходят на проселочную дорогу, Глеб держится от Веры на расстоянии, но сам не может понять, почему, как ни пытается, не может глаз оторвать от ее спины в сером пиджаке. Наверное, это все вино.
Через несколько домов понимает: не вино. Под полы свитера забирается ночной ветер вперемешку с дурным предчувствием. Зрение обостряется, челюсть невольно сжимается, да так крепко, что скрежещут зубы.
«Цок-цок» туфель на низком каблучке становится все чаще, пока девушка наконец не переходит на бег. Пусть она не чувствует того же, что чувствует Глеб, но есть в каждой человеческой женщине ребро не Адама – черта, – оно и называется интуицией.
Клыки, когти, горящие голодом в темноте глаза, – всего этого достаточно, чтобы Глеб, не раздумывая ни секунды, ринулся вперед и, в мгновение ока нагнав нападавшего, быстро нащупал под шерстью шейные позвонки. Одно резкое движение – и ответом на невысказанный вопрос служит лишь короткий животный визг.
Вера не сразу понимает, что опасность позади. Останавливается, поворачивается. Глаза широко раскрыты, к груди прижимает полную бумаг сумку.
– Зря это вы, Вера, в такое время одна без сопровождения ходите, – тяжело дыша, улыбается Глеб.
Здоровенная туша без сопротивления оседает на землю и устилается пушистым ковром у самых ног смелого охотника.
– Это что, в-волк?
И Вера делает то,
