– Куда ты дел пибила?
Я развел руками.
– Тю-тю…
– Валяй, не стесняйся, держи меня за идиота. Эти пичуги стоят целое состояние. Ну, колись. Ты его продал? Или украли?
– Он умер.
Йорн помолчал – он нередко, прячась за клубами дыма, выдерживал долгую паузу. Я знал, что в таких случаях нельзя оплошать. Он молчит, и ты молчи. Только не торопи его. Жди. Он каким-то шестым чувством улавливал изменение тона, малейшую дрожь в голосе, любую фальшь. Не раз и не два я видел, как собеседник выдавал себя и позорно проигрывал в этой игре в ложь и правду.
– Как это умер?
– Умер и умер. Тебя это удивляет? Меня – так нет: это ты его убил!..
– Полегче, полегче, малыш Гвен, осади назад…
– Ты так напичкал его можжевеловой, что он ослеп. И ты же, если мне не изменяет память, снова подсадил его на эту пакость, на солирис… Он больше не мог без него обойтись. От этого и умер. И ты еще имеешь наглость говорить мне, что я сбыл его с рук…
– Полегче, я сказал…
– Почему это я всегда должен помалкивать? Нравится тебе, когда другим плохо, а? Ладно, буду молчать в тряпочку, но от этого ничего не изменится, все равно он умер из-за тебя. Если бы ты оставил нас в покое, он жил бы у меня еще много лет.
Йорн наклонился вперед; глаза чернели в щелках век, как два ружейных дула. Я и бровью не повел. Его взгляд сместился в сторону в поисках другого угла атаки, потом вновь устремился на меня, чуть смягчившись.
– Ты хотя бы не потерял своих способностей?
– Вроде нет…
– Вроде?
На миг передо мной замаячила свобода. А что, если и в самом деле сказать ему, что я не могу больше лечить… но нет, его не проведешь. Волна грусти захлестнула меня, когда я единым духом выпалил ответ:
– Я уверен, что нет. От Даера больше не было пользы. Уже давно. Он почти все время давил храпака. Но он был… Он…
– Полно, Гвен. Это всего лишь пичуга. Возьми стул.
Он поднял руку, и трактирщик принес ему новую кружку.
– Сделай мне одолжение, выпей это залпом. Тебе надо взбодриться. Поговорим о другом. Как твои дела с папашей Абрахамом, успехи есть?
– Да, я справляюсь. Начинаю соображать, как это устроено по чертовым книгам, но, если хочешь мое мнение, всё это не стоит пяти минут наложения рук на больного.
– Смотри держи это при себе… Доктора не жалуют самонадеянных знахарей.
– Я не хочу быть доктором.
– Тебя никто не спрашивает. Продолжай работать и сдай экзамен. Выйдешь на новый уровень. И поверь мне, перед тобой откроются такие горизонты, каких ты себе даже не представляешь…
Назавтра Абрахам Стернис не сделал ни одного замечания по поводу моей рассеянности. Я клевал носом. Строчки плясали перед глазами… Под конец я попросил его снова дать мне посмотреть в подзорную трубу. Он с радостью согласился, вообразив, что пробудил во мне интерес к оптической науке. Эта область неизменно приводила его, обычно сдержанного, в почти лихорадочное возбуждение. Он тут же предложил мне помогать ему вести наблюдения по ночам и пустился в бесконечные рассуждения о созвездиях с названиями одно другого замысловатее. Я не отказывался, но он лишь попусту тратил слова… если начистоту, сидеть часами в обществе старого перечника, уткнувшись в созвездия только ради того, чтобы выстроить колонки цифр, – нет уж, увольте, у меня другие заботы… Какие, например? Гибель Даера, сожранного лисой. Дом в камышах… и черноволосая девушка.
Позорный столб
Я вытащил лодку на берег. Дом был пуст. Днем он казался меньше, чем ночью. Глинобитная хижина на одну комнату да подпертый бревнами навес, под которым хранились сети и ведра с дегтем. Стояли там еще два больших чана с плетеными крышками, накрытые сверху доской, придавленной тяжелым камнем. В них извивались в черной воде угри, длинные скользкие тела кишели, как в змеином гнезде. Я заглянул в окно. Никого. Замков на двери не было, достаточно просто толкнуть. Я вошел. Обогнул стол. На дальней стене по-прежнему висела карта. Большой бумажный прямоугольник в пятнах ржавчины и плесени. И на тускло-сером фоне, на самом краю, слева красовался царственный трезубец – Бретань. Я оторвал четыре угла карты от стены, свернул ее и спрятал под рубашку. Потом быстро обследовал комнату – это не было логово контрабандистов, каким я его себе представлял, просто рыбацкий домишко. Уже уходя, я увидел в окно, как кто-то приближается. Я не мог не узнать две большие руки, подобно веслам раздвигавшие камыш: это был Йер, он самый и его руки убийцы. Я едва успел юркнуть под сундук на ножках, служивший буфетом. Все было затянуто паутиной и воняло крысиной мочой; я сунул в рот кулак, чтобы не раскашляться.
Тяжелые шаги Йера. Его сабо – на уровне моих глаз. Следом вошла другая пара ног: Матиас.
– Ты уверен, что это он? – пробасил голос Йера.
– Кто же еще? В этой сумке он носил свою злосчастную птицу.
Черт! Сумка. Они нашли ее!
– Заблудший? Какого дьявола он здесь вынюхивает?
– Поди знай. Тут точно не обошлось без Йорна.
– Черт бы взял этого таможенника. А ведь мы с ним в расчете. Сдали ему сопляка. А теперь он посылает его за нами шпионить. Чего ему надо?
– Не знаю. Не люблю я таможенников. Черт его разберет, это отродье.
– Нож в спину – всё, чего они заслуживают!
– Карта!
– Что?
– Пацан унес карту.
– Он спятил? Никуда ему по ней не добраться. Но попадись мне только этот гаденыш, он у меня и пикнуть не успеет.
– Хорошо. Он твой, Йер, делай с ним что хочешь.
Я прислушался, но они понизили голос. Дверь снова скрипнула. Послышались другие шаги, легкие. Звякнули, покатившись по столу, монеты.
– Это всё, что ты принесла?
– Таможня нагрянула с обыском.
Девичий голос?
– Вот видишь, Матиас… я так и знал. Эта сволочь Йорн от нас не отстанет.
– С какой стати? Мы с ним честно делимся.
– Он ищет Заблудшего, – сказал молодой голос.
– Еще одного?
– Ладно, значит, наших дел это не касается. Уже кое-что.
– Лучше все-таки перепрятать кубышку.
Я услышал, как двое мужчин сгребли со стола деньги, поднялись, вышли и завозились под навесом. Женский голос, оставшийся в комнате, кружил вокруг стола. Вскоре я увидел тонкие щиколотки и маленькие ноги в полотняных туфельках. Их обладательница стояла ко мне спиной. Вытянув шею, я рискнул выглянуть из своего укрытия. Это была она. Черноволосая девушка. А в руках она держала сумку Даера.
Словно про себя она произнесла странную фразу:
– Где же ты, маленький знахарь?
А я был тут, рядом, лежал, скорчившись, вжавшись в стену, и вздохнуть не мог – так отчаянно колотилось предательское сердце. Фраза словно падала в бездонный колодец, эхом отскакивая от стен, и я знал, что, добравшись до самого конца этой пустоты, она осядет в тайниках моей памяти и останется там навсегда, нотка в нотку, слово в слово.
Из-за двери хрустом ломаемых веток прозвучал голос Матиаса:
– Саския, хватит копаться. Забирай свои вещички и беги в схрон. Да скажи ребятам, пусть пошевеливаются. Если не будете приносить больше денег, к вам не таможня нагрянет, а Йер.
Йер гоготнул. Девушка вышла, слабо возражая. Получила на ходу шлепок. Скотина Йер. Мужчины забрали оставшиеся деньги, и я снова услышал возню под навесом. Выждав добрых четверть часа после их ухода, я наконец выбрался из моей крысиной норы и кинулся к лодке: задерживаться здесь не хотелось. Пусть себе прячут хоть все сокровища мира, мне все равно, у меня есть свое. Саския. Имя мне нравилось.
Лодки на месте не было. Я обошел остров, проклиная бретонцев – ведь в нашем краю почти стыдно уметь плавать… Брода я нигде не отыскал и не знал, как перебраться на ту сторону. Я промок до нитки, озяб и был сыт по горло этим болотом. Уже смеркалось, когда нашелся наконец перевозчик, согласившийся взять меня в свою плоскодонку. Он спросил, что я здесь делал, и я ответил уклончиво, что заблудился. Посреди лодки, вольготно, как принцесса в носилках, разлеглась корова, занимая все место. Я пристроился, как мог, в шатком равновесии на борту. Буренка отвернула морду и длинно выдохнула. Лодочник
