Несколько часов я выписывал из этой мешанины крупицы, от которых мог быть толк. Записал я также все, чему научился от старого Браза, и попытался восстановить по памяти уроки Кожаного Носа.
С этим я вернулся во Вшивую крепость. Мне запретили практиковать в городе, но здесь я мог быть полезен, и пусть только кто-то попробует мне помешать. Саския вышла мне навстречу, бледная, осунувшаяся, еще под впечатлением от вчерашнего. Ничего, моя идейка ее отвлечет…
– Саския, мне нужна твоя помощь. Крепость требуется хорошенько вымыть. И ее жителей тоже.
– О чем ты говоришь? При чем тут Заблудший?
– О нем можешь забыть. Он не вернется.
– Ну конечно… Ты прав. Забудем все. Ничего не было…
Она вдруг вспыхнула, вся подобралась и принялась расхаживать взад-вперед, скрестив на груди руки.
– Да откуда ты сам-то взялся? – спросила она звенящим от гнева голосом. – Телега с живым мертвецом ушла под воду на наших глазах, здесь, в канале, – и ничего не было? Ты пришел предложить мне уборку?
Столь резкая перемена настроения меня ошарашила. Ртуть, а не девушка. Я продолжал настаивать на своем, не замечая, что запутался.
– Я серьезно, Саския. Этот схрон – рассадник болезней…
– Да ну? Я тоже серьезно. И хотела бы, чтобы ты мне кое-что объяснил…
– Так продолжаться не может. Эти чаны с мочой, застоявшийся воздух, шкуры от пола до потолка кишат блохами, всюду мухи, ты не представляешь, сколько от всего этого заразы… Ваш дом болен.
– Болен? Не смеши меня. Чем он болен? Как ты думаешь, почему к нам никто не суется? Вонь, может быть, притягивает вшей и блох, зато держит на расстоянии двуногое зверье, которое куда опаснее. Это наша грязь, и мы ею гордимся. Она – наше знамя и наша броня. Тебе это противно – ну и ладно, все равно ты никогда не будешь для нас своим.
– Своим? А ты? Ты-то, думается мне, грязи не любишь. Я видел, как ты купалась в воде почище, не так давно.
– Подумаешь, открытие! Ты не заметил, что я и сложена не так, как они? Но это не мешает мне быть для них своей. И я даже не подумаю читать им мораль.
– Тебя, похоже, это устраивает.
– Что ты можешь об этом знать? Кем ты себя возомнил? Откуда явился указывать нам, что делать? Не пойму я, то ли ты святая простота, то ли глуп как пробка. Если здесь недостаточно хорошо пахнет для твоего деликатного носа, я тебя не держу, ступай займись уборкой у своего хозяина. Проваливай! И больше не приходи, не то я скажу два слова, и тебе переломают руки.
– Не беспокойся, даже если здесь все вымыть, пахнуть в этой халупе все равно будет еще как. Да и блох, которые сосут вашу кровь, за один день не изведешь.
Но она уже отвернулась и уходила, а я так и остался стоять столбом. Она была права. Никто меня ни о чем не просил. А я-то явился к ним, полный добрых намерений… И все же нищета, которую я здесь увидел, была мне невыносима. Меня аж затошнило при мысли, что я все брошу теперь только потому, что задето мое самолюбие. Я обернулся – Саския была уже в дверях. Я смахнул слезу. Если эта дверь сейчас закроется, она уже не откроется передо мной никогда, и никогда больше мне не держать руку Саскии в своей. Я побежал за ней.
– Саския, прости. Я знаю об Анку не больше твоего.
– Да неужели? Старик звал тебя, или мне это приснилось?
– Я из другого мира, Саския. Я думал… что я умер. Я тоже был в этой телеге. Такого путешествия я никому не пожелаю, поверь мне, даже злейшему врагу. Я долго думал, что на ней и приехал на морской берег. Но ведь Йорн был там, а он уверяет, что ничего не видел. Теперь и у меня есть сомнения. Может быть, мне это приснилось. А может быть, и тебе тоже.
– Мне не приснилось.
– А я живехонек. И умирать не собираюсь. И я не сошел с ума, уверяю тебя. Я в полном рассудке. А что до крепости… Тебе решать. Но поверь, надо что-то делать. По крайней мере, для младших. На них же смотреть больно: легкие отравлены, глаза гноятся, вся кожа в лишаях. Я знаю, что они никого ни о чем не просят и даже сами не замечают своего состояния. Но почему они должны так жить? Я ничем не смогу им помочь, если не избавить их от этих грязных лохмотьев. А уж умыться и тряпичникам не помешает…
Она была упряма, но на уговоры постепенно поддавалась. Бился я с ней долго и еще больше времени потратил, чтобы уломать тряпичников. Целую неделю мы отмывали логово, отделяли рабочее помещение от жилого, перенося баки и шкурки в другое место, убирали с площадок накопившийся мусор и очищали воздух в башне, запалив костер из ивовых листьев и перечной мяты. После этого я велел наполнить чаны горячей водой, развел в ней золу и велел всем вымыться с головы до ног. Дрис, самый младший, упрямо скрестил руки. Я выбрал его первым, зная, что вода ему не так претит, как большинству его товарищей. Но он ни за что не хотел сделать первый шаг.
– Сперва ты, – уперся он.
Я разделся донага и прыгнул в чан, подняв тучу брызг. Тут все осмелели и последовали моему примеру. После этого смех и радостные вопли не стихали в башне долго. Мытье превратилось в морскую баталию, заодно постирали одежду, в завершение я вычесал у всех вшей, и мы, стуча зубами, расселись вокруг костра, чтобы скорее обсохнуть. Ни дать ни взять стая бакланов, греющихся на солнышке на скалах. Тряпичники диву давались, какими они стали чистыми. И хоть многие сомневались, что от этого будет польза, все были горды, причислив меня к своим рядам.
– Теперь ты наш доктор, доктор Вшивой крепости, – провозгласил Дрис, широким жестом обведя башню, верхние этажи которой терялись над нами в сумраке.
Пока мы обсыхали, Саския принесла карту. Я развернул ее. Но тщетно я искал имя старого Браза – буквы исчезли, будто впитанные бумагой. Бретань, однако, была на месте. Сколько же идти до нее, сколько плыть? Этого я не знал. Пока я разбирал надписи, Саския украдкой поглядывала на меня. Она не умела читать и помочь мне ничем не могла. Тряпичники знали город как свои пять пальцев, они не нуждались ни в картах, ни в планах, улицы были как бы продолжением их тел. Но за городской чертой местность для них размывалась в туманной гризайли болот – там начиналась пустота, неведомые дали. На мои вопросы Саския отвечала уклончивыми жестами. Страшная тайна Анку все еще витала вокруг. Она вздрогнула, когда я придвинулся ближе, и печально покачала головой, как будто человек в черном навсегда пометил меня своей печатью, когда увлек нас вдогонку за упряжкой. Для Саскии эта телега могла явиться только из одного места: из преисподней.
На следующий день после большой стирки таможня отпустила Арно. Тряпичники встретили его всеобщим ликованием и, поскольку его еще мучили боли, торжественно пронесли на руках от ворот до дверей крепости с криками «ура!». Он окинул подозрительным взглядом новую диспозицию, раздувая ноздри, как зверь, не признающий по запаху свое логово.
Таможня поставила крест на поимке Заблудшего. Йорн подтвердил мне это в «Выдохе кита» и обхаживал меня так и этак, пытаясь выведать подробности. Но я с нашей далекой встречи на побережье научился лгать. Он в жизни не видел никого простодушнее маленького знахаря, ведать не ведающего о якобы новом пришествии Анку и убежденного, что черного человека можно встретить лишь на морском берегу.
– Я слышал, ты водишься с тряпичниками?
– Наведываюсь к ним время от времени. Лечу их. Их крепость нуждалась в генеральной уборке.
– Зайди как-нибудь на днях ко мне домой. Силде по тебе скучает.
– Непременно.
– Она очень просила, так что не медли. А как твои уроки?
– Старик Абрахам говорит, что мной доволен.
– Надеюсь, он ведь стоит мне целое состояние.
– А когда экзамен?
– Это как доктора пожелают. Поверь мне, спешить им некуда, они набивают цену. На них тоже в конце концов придется раскошелиться!
У Арно были на мой счет другие планы. Он изложил их мне однажды вечером в присутствии Саскии, отозвав ее
