«В конце концов, – успокаивал он себя, – имеем прямое предписание государя. Да и устав гласит, что „командующий армии распоряжается по своему непосредственному усмотрению“, пусть и руководствуясь указаниями главнокомандующего, будь оно всё проклято».
* * *Стоит только поражаться, недоумевая, почему история, которую мы называем «альтернативной», при попытках надавать ей пинков под зад в виде небезосновательных и подкреплённых послезнанием факторов, упрямо пытается отыграть в своё привычное русло. Складывается впечатление, что риторическая расхожесть – «время, как вода» верна, и заставить течь её, эту «воду времени», иным путём, а то и вовсе сломить преграду-плотину обстоятельств, крайне проблематично.
А учитывая, что в данном времени и месте мы имеем дело не с природными явлениями, а вроде бы как с волеизъявлениями людей, то впору поверить тем фаталистам, кои твердят, мол, «судьба играет человеком» и всё такое…
И получилось у нас, что генерал от инфантерии О. К. Гриппенберг прибыл на Дальний Восток на месяц раньше, чем было в реальной истории, но государь так и не отдал приказ об отстранении командующего маньчжурскими армиями генерала Куропаткина от занимаемой должности. А ведь знал, что тот «сольёт» к чертям всю сухопутную войну!
Брусилов и сам тут был «без году неделя», и приписывать себя к «старым маньчжурцам» ну никак не мог. Но встреча Гриппенберга, которого, кстати, государь прочил поставить во главе 2-й маньчжурской армии, была обыграна Куропаткиным с нарочитым лицемерием – на церемонии представления командующий держался чуть ли не запанибрата, то и дело вворачивая «дорогой Оскар Казимирович», за глаза же обзывая его «тупым служакой, не способным командовать и батальоном».
Поезд, доставивший Гриппенберга, прошёл от Петербурга до Харбина, а затем Мукдена, буквально ломая все графики. Вне расписания. Менее чем за двадцать дней.
Оскар Казимирович, ветеран Крымской войны, участвовавший в туркестанских походах, повоевавший в русско-турецкой 1877–1878 годов, несмотря на свои шестьдесят четыре года, был именно что боевым… да что там говорить – решительным и дерзким генералом. На него надеялись. Он вёз очередное распоряжение государя о «всенепременном наступлении».
Ознакомившись с обстановкой, генерал-адъютант Гриппенберг немедленно представил на утверждение план наступления. Суть которого сводилась к следующему: силами вверенных ему корпусов охватить весь левый фланг, занимаемый войсками генерала Куроки, заходя в тыл, сковать, убедив противника, что именно тут будет основное наступление русских. А тем временем дать возможность Куропаткину двинуть в генеральное наступление по всему фронту 1-ю армию под командованием генерала Линевича.
Однако очередное штабное совещание закончилось неизменной куропаткинской отговоркой о «необходимости доработок и согласований».
– Наш светоч неторопливой стратегии – его превосходительство Алексей Николаевич Куропаткин, все инициативные стремления откровенно валандает не только потому, что не потерпит близ себя кого-то более успешного, а потому что тянет до определённой поры, – говорил инспектор госпиталей 2-й маньчжурской армии полковник Солнцев. – И знаете, в чём причина?
– Это, право, будет интересно выслушать, – Брусилов не ожидал такой откровенности от полковника.
– Кто-то из прибывших новым войсковым эшелоном принёс весть сорокой на хвосте… из самого Петербурга. Поговаривают, что государь собирается снять с должности главнокомандующего наместника Алексеева и назначить Куропаткина. Вот после этого и сто́ит ждать оживления в русском стане. Вот тогда, будучи главнокомандующим, Куропаткин всю славу побед припишет себе. А пока… не знаю как у вас, а у меня по медицинской части полнейшее безобразие. И закончится всё это дурно. Только представьте! Накануне наступления нас не снабдили ни одной санитарной арбой! Если бы не эти два гужевых авто, что пришли вместе с новым батальоном, и заверения штабс-капитана, что они будут выделены под вывоз раненых, я уж не знал бы, что и делать!
* * *Несмотря на размеренность и неторопливость этой эпохи, армия имеет свои маршевые, динамичные ритмы жизни. А уж близость войны и тем более передовых позиций обязательно накладывали дополнительную нервозность и свой характерный отпечаток на поведение людей.
Осмотр Брусиловым батальона пришлось прервать – генерала срочно вызвали в ставку к Куропаткину.
Располагая вверенный ему личный состав, Богатырёв порядком повздорил с офицером квартирмейстерской части, насмотревшись на сумятицу и классический бардак.
В конце концов, плюнул, перепоручив дело младшим командирам… лишь подивившись тому, что унтера и нижние чины принимали подобную необустроенность как само собой разумеющуюся данность.
Наконец привёл и себя в порядок, только радуясь, что у него есть денщик. А это не только освобождало от кучи бытовых проблем, но и снимало тот же вопрос с бритьём. Наличным одноразовым станкам и сменным лезвиям из двадцать первого века пришёл кирдык, а к опасной бритве он ещё не совсем привык.
Следовало бы уже доложиться Брусилову о размещении личного состава, но генерал ещё не прибыл из штаба Куропаткина, поэтому можно было спокойно постоять, покурить, вжиться в новые климатические условия.
Медленно сгущались сумерки, холодные и серые. Недавно прошёл дождь, желтоватая земля раскисла, и надо было смотреть, куда ступаешь.
Со стороны фронта доносится редкий беспокоящий огонь, чаще ружейный и редко-редко когда пальнёт что-то покрупнее.
Вид открывался невзрачный: выбранные поля гаоляна и чумизы, разбросанные тут и там глинобитные домики-фанзы аборигенов, обустроенный военный лагерь, расположившиеся на постой солдаты, скрип телег, стук дерева и металла, ржание лошадей, людской говор, тихое переругивание. Со стороны палаток нижних чинов слышалась тоскливая гармонь, и Богатырёв заметил странность, что не «широкое русское полюшко-поле», а что-то на азиатский лад. И догадался, что это в отделении снайперов, где у него было два бойца-якута.
Мысленно усмехнулся: «Смешение фольклоров прям какое-то».
Протяжные звуки навели на зыбкую сентенцию: «У всех народностей есть печальные, грустные песни. Во всех нас сидит затаённая тоска… связанная с нашей зависимостью от фатализма судьбы, с нашим бессилием перед стечением обстоятельств. Отсюда и вера в высшие божества – должно же что-то тешить нашу надежду».
О том, что генерал вернулся, доложили буквально через четверть часа.
– Вы ужинали? Не желаете вкусить чего с дороги? – Брусилов выглядел чуть уставшим, явно голодным, но не скрывал интереса и был любезен. Ленивой отмашкой отпустив адъютантов, отдав распоряжения ординарцу и денщику насчёт стола, он предложил обождать в штабном домике, почаёвничать, заодно поглядеть на карты местности, где предполагалось вести боевые действия:
– И у
