Руфь Мотт умолкла, переводя дух, и в тишине Шон услышал, как Гейл, глядя на Руфь, издала возглас в ее поддержку. Руфь встретилась с Гейл взглядом и кивнула.
«Снова дружат, – подумал Шон, – а меня даже не попросили сказать речь».
Он удерживал взгляд на руке Руфи Мотт, на ее обкусанных ногтях, видел, как уверенно она касалась крышки гроба. Она сказала, что Анджела с семьей организуют более масштабный вечер памяти в Лондоне, позже в этом году, для всех, кто хотел, но не смог прийти сегодня. Все желающие могли оставить свои контакты в книге в заднем приделе церкви. Затем она прошла на свое место, и там, где ее рука касалась гроба, остался влажный след.
Шон слышал, как Гейл тихо плакала рядом. Его словно парализовало. Если бы она повернулась к нему, он бы обнял ее, но она не поворачивалась. Служба подошла к концу, и носильщики взяли гроб. Он встал первым, пропустив вперед Гейл и Рози. Они прошли, держась за руки, и, хотя они были учтивы с ним – Рози поздоровалась сквозь слезы, держась на расстоянии, – он дал им уйти одним. Близкие Тома вышли из церкви, все они утешали друг друга, и Руфь была с ними. А он как будто был тут совершенно лишним.
Шон испытал облегчение, снова выйдя на свежий воздух, на солнечный свет, после сумрачной церкви; пение птиц после давящих звуков органа казалось почти джазом. Плакальщики вновь стали просто людьми в черных одеждах, занятыми разговорами и взаимными утешениями. Шон смотрел, как они обнимаются, смеясь сквозь слезы, но сам оставался один, и никто не брал его за руку.
Его поразила мысль: никто не хотел находиться рядом с ним, и его не попросили сказать слова, поскольку он был повинен в смерти Тома. Ведь это он позвал Тома в свое предприятие. Его вина. Ему хотелось рассмеяться от чувства дичайшей нелепости, переполнявшего его, ему хотелось закричать, чтобы они обернулись, все они, и признали: он был другом Тома, он тоже любил его, – но он сохранял молчание, поскольку нарушить его было бы слишком больно…
Шон поравнялся с остальными и протиснулся ближе к Анджеле и другим родственникам Тома. Они как будто не замечали Шона. В нем стало подниматься возмущение. Он услышал, как кто-то упомянул о поминальном приеме, куда его не пригласили, – в электронном письме от распорядителя похорон сообщались только сведения о службе. Шон подумал, что нужно было взять с собой Мартину, как она сама хотела. Если они так относились к нему, какое ему дело до их мнения.
Гроб опускали в могилу. Шон смотрел на лица мужчин, занятых этим, – не носильщиков, а гробокопателей, возникших из ниоткуда. Теперь он уже точно не увидит тело. Никто не обращался к нему, и только священник удостоил его взгляда. Он стоял один, в черном льняном костюме, и, казалось, излучал силовое поле отторжения. Мимо прошли плакальщики, желавшие бросить на гроб горсть земли, или цветы, или бумажки с записками.
Шон пошел прочь, слыша жуткий звук бросаемой на гроб земли. Вот что это такое, – грязь на деревянном ящике, в котором лежали останки его дружбы с Томом. Никто не хотел видеть его. Но он был другом Тома и имел право выразить ему почтение. Он увидел, как Руфь Мотт утешает Анджелу Хардинг, и подошел к ним.
– Анджела, – сказал он, – Руфь. Я так… я очень, очень сожалею.
Анджела Хардинг взяла его за руку. Руфь Мотт выглядела так, словно рассыплется, если кто-то притронется к ней.
– Вы упомянули о поминальном приеме, – сказал он, – позже в этом году. Если вы еще не все спланировали, я бы мог помочь. Мы могли бы учредить новую награду имени Тома на нашем ежегодном благотворительном вечере в Фонде, могли бы придумать что-нибудь вместе.
Шон представил, как это будет: большой завещательный дар, теплый просторный зал отеля «Кэррингтон», сотни гостей поднимают тосты в память Тома, Анджела с остальными родственниками сидит за отдельным столом, все уже пришли в себя.
– Шон, спасибо, – ответила Анджела. – Нам тебя не хватало, правда ведь? – Она повернулась к маленькой старушке с белыми волосами, которую Руфь Мотт держала за руку.
– Бабушка Руби, – сказал Шон. Он собирался поцеловать ее, но она отстранилась. Ее старые голубые глаза были влажными, хотя она уже не плакала.
– Шон, – произнесла она, – ты не хотел нас знать все эти годы.
– Я думал, что вам будет только больнее видеть меня.
– Ты как будто прятался. – И пожилая дама отвернулась. – Прошу прощения.
И они с дочерью пошли принимать соболезнования пришедших. Шон и Руфь Мотт остались стоять, ощущая мучительное напряжение. Горсти земли опускались на крышку ритмично и тяжело.
– Как там «Мидгард»? – поинтересовалась она. – Денежки рекой текут?
– Прошу тебя, Руфь, – сказал он, – давай не сейчас.
– Ты вообще хотя бы знаешь, что происходило в Арктике с тех пор?
«Даже здесь, на похоронах Тома, – подумал он, – она лезет в драку. Именно здесь. Или она справляется с болью, как раненое животное?»
– Там все меняется, мы все это знаем…
– Кто-то знает больше, чем думали другие. – Ее глаза горели.
И тогда он решил, раз она этого хочет, значит, получит, впервые в жизни.
– О чем это ты?
Она мотнула головой:
– Я скажу больше на дознании.
– Не жди. Скажи мне в лицо.
– Ладно: Том был любовью всей моей жизни, а ты отнял его у меня.
Шон внутренне сжался, как будто она ударила его.
– Ничего подобного. Произошел несчастный случай.
– Тогда я бы хотела, чтобы это был ты, а не он.
– Думаешь, я бы не хотел?!
Он не отдавал отчета, насколько громко это сказал, пока не заметил встревоженные лица, обратившиеся в его сторону. К ним приближалась Гейл, и он на мгновение подумал, что она хочет успокоить его, но она подошла к Руфи и увела ее, нашептывая слова утешения. Шон смотрел, как Руфь съежилась в объятиях Гейл, а та что-то говорила ей, но он не мог расслышать.
Кто-то мягко коснулся его руки – это была Рози. Он взглянул на нее с благодарностью, но она прошла дальше, к своей матери и Руфи, и обняла их. Шон смотрел, не в силах пошевелиться, как Руфь, узнав Рози, принялась в умилении рассматривать ее. Он так давно не видел улыбку своей
