– Прости меня, – обратилась Руфь к Гейл. – Прости за мой дурацкий длинный язык.
– Что же тут прощать?
И они с Гейл крепко обнялись и рассмеялись. Рози тоже рассмеялась, втискиваясь между ними, и на секунду снова сделалась ребенком. Шон стоял, глядя на дочь, раздираемый болью и счастьем. И никому не было дела до него.
Он и не заметил, как оказался в своей машине и поехал по монотонным зеленым извивам сельской дороги, почти ничего не видя, пока не выскочил на широкую серую полосу шоссе М20 на скорости 145 километров в час. Он сбавил скорость. Шон не помнил, как ушел с похорон, но был рад, что это закончилось. Последнее песнопение крутилось у него в уме без остановки.
Все, что есть прекрасного и яркого, все создания великие и малые…
Это могла выбрать только Анджела. Том предпочел бы что-то из репертуара Джони Митчелл. «Рай закатали в асфальт…» и так далее. Клише, но оно будет к месту на благотворительном вечере Фонда в «Кэррингтоне», если Шон сможет убедить Анджелу. Это было меньшее, что он мог сделать. А Мартина увлечет и убедит деловое сообщество проявить корпоративную социальную ответственность – такие встречи они проводили только в пять часов вечера по пятницам, и знали, черт побери, что этого мало.
Все, что есть чудесного и мудрого…
Он включил радио, желая хоть как-нибудь прогнать прилипчивый наивный напев. Старушка Кайли, «Ньюсбит», Шостакович, «…мебель «Гордон Басбридж» наполнит ваш дом уютом» – он крутил станции, ища сильный сигнал. Но неизменно присутствовало шуршание.
Наверное, дело было в линиях электропередачи. Уиктон был затерянным кусочком пасторальной красоты на просторах Кента, самой настоящей глухоманью, на которую не зарился ни один застройщик, а здесь, на шоссе М20, полоса промышленной застройки то и дело перемежалась полями чертополоха, на которых кое-где виднелись щипавшие траву отбившиеся от отары овцы или – совсем редко – отощавшие косматые кобылы. Эти унылые бесхозные пространства по обе стороны уходящего за горизонт шоссе навели Шона на мысль о речи, которую он произнесет на благотворительном приеме.
Все вокруг нас свидетельствует об одном. Об алчных раздробленных интересах. Сейчас все, чего хочет каждый, – это инвестировать в американо-российское Арктическое соглашение…
Шон заставил себя прекратить это. Сейчас не время составлять речь. Радио шуршало на всех частотах, и он в раздражении шибанул по рулю. CD-плеер тоже был сломан, лоток открывался, но не загружал диск. А теперь и воздух, еще недавно ярко-голубой, подернулся белой дымкой. Словно откуда-то тянуло дымом, плотно застилавшим все четыре полосы шоссе, заставляя водителей до предела сбрасывать скорость. Должно быть, что-то горело в одной из промышленных зон – Шон опустил стекло, рассчитывая уловить запах химикатов.
К его удивлению, потянуло резким холодом и влагой, точно морским туманом. Суровый ветер завывал вокруг, и Шон поспешил поднять стекло, но механизм заело, и стекло остановилось в паре сантиметров от верхней рамы. Снова нажав на кнопку, он услышал стонущий звук внутри дверцы, а затем хруст, словно что-то сломалось. Он включил обогрев сиденья и отопление в салоне, чтобы теплый воздух обтекал его со всех сторон. Но вскоре обогрев тоже отключился.
Шон уставился на дорогу перед собой, растворявшуюся через пять метров. Он различил несколько двойных красных фар машин, продолжавших движение в тумане. Ледяной туман в июле. Дрожа в своем легком черном костюме, он вспомнил, что в багажнике должен быть дорожный плед, который он ни разу не использовал и даже не распаковывал, но сейчас не видел, где можно остановиться.
Противотуманные фары высвечивали конусы былых вихрей. На ветровом стекле образовались крошечные белесые крапинки – снег или пепел от какого-нибудь вулканического облака? Фары шедших впереди машин размылись в молочном мареве и растаяли. Шон всматривался в блеклое мерцание движущихся форм, его мышцы были напряжены от холода. В нем пробудился первородный инстинкт самосохранения: остановиться; достать одеяло; узнать, в чем дело. Что-то явно случилось – возможно, авария на какой-нибудь фабрике, на одном из громадных комплексов, которые он проезжал несколько минут назад. Или налетел стремительный фронт с Северного моря.
Он включил поворотники и стал медленно двигаться наугад, пересекая, как ему представлялось, первую, вторую, третью полосы. Он не видел никаких ориентиров и не чувствовал «лежачих полицейских» на дороге, но главное – он пока не попал в аварию. Напротив, у него возникло ощущение изрядного пространства вокруг. Возможно, эту часть трассы только недавно расширили, хотя он этого не заметил по пути в Уиктон, поскольку думал только о том, как бы не опоздать. Возможно, он оставался за линией разграничения. Возможно, там был большой скос, которого он не видел, и он стоял на самом краю. Ему показалось, именно так и есть.
Он остановился, сердце его бешено колотилось. До него не доносилось ни звука, кругом он видел только белые завихрения. И еще прежде чем взглянул на свой телефон, он знал, что сигнала не будет.
Когда Шон открыл дверцу, ветер захлопнул ее с такой силой, что она едва не впечаталась в корпус. Он выбрался из машины, чувствуя обжигающе холодный ветер, и что-то щипало ему глаза. Ему пришлось сильно прищуриться и продвигаться к багажнику на ощупь. Внезапно он почувствовал лед под ногами и поскользнулся – и обнаружил, что земля, на которую он упал, мягкая от снега. Он коснулся его в изумлении. Вокруг него завывала вьюга, пока он поднимался на ноги, ища руками машину, чтобы опереться на нее.
Машина пропала.
Невозможно. Он только что вышел из нее, не сделал и двух шагов.
Но он уловил в окружающей белизне знакомый звук: металлическое звяканье бегущей собачьей упряжки. Он закричал, однако ветер унес его крик. Он ощущал вибрацию, отдаленный ритм собачьей рыси, слишком стремительной для шага человека, но недостаточно быстрой для его бега. Чтобы приноровиться к ней, нужно было пробегать по два шага и замедляться. Большая упряжка – восемь или десять пар собак – приближалась к нему; он снова попробовал крикнуть, но ничего не получилось. Он услышал сигнал неверного пересечения трассы, как будто щелкал метроном, переходя в барабанный бой. Бой нарастал.
Шон вздрогнул и пришел в себя, глядя в лицо полисмена за окном своей машины. За ветровым стеклом вращались синие мигалки двух стоявших впереди патрульных машин. А непрерывный щелкающий звук был сигналом аварийной остановки его собственной машины. «Ванквиш» стоял в нескольких сантиметрах от бетонной стены на обочине дороги, под жутким углом. Ключ был в замке зажигания.
– Сэр, – обращался к нему полисмен. – Сэр, опустите, пожалуйста, стекло.
Шон опустил. У него болела голова, и он чувствовал ломоту в груди и шее, перетянутых ремнем безопасности.
