Выражение странной, больной эйфории на лице доктора сменилось на недоумение, а затем – ужас.
– Не убивай его, – прохрипел кое-как, пытаясь собрать в осколках самообладания подобие прежней твёрдости. – Не смей, Хан.
Хан сжал шею хрипящего адмирала в своей руке. Он не мог видеть его лица, но знал, сейчас оно искажено от страха.
– Ты не верил в крылья, душа моя. А теперь смотри…
Он отпустил шею адмирала и схватился за основание его крыла. Пуховое, тёплое, приятно ласкающее пальцы…
Адмирал заорал, перекрывая воплем хруст сустава.
Горячая кровь, пульсируя, орошала пальцы Хана – он чуял её запах. Медный и солёный запах – он вдыхал его с наслаждением, с наслаждением чувствовал, как хрустят под пальцами кости…
Как заходится воплем это ничтожество, посмевшее ради своей жалкой мести коснуться семьи Хана. Посмевшее причинить боль Леонарду. Уничтожившее почти всех сверхлюдей, и решившее, что он, Хан Нуньен Сингх, пригоден на роль кровомешка.
Сейчас ничтожество кричало и заходилось в агонии, а Хан наслаждался этим. Он мстил. За свою семью, за прекрасные стальные крылья Леонарда, за его разбитые губы и за его боль.
Доктор смотрел на него в упор. Его перекосило – левая сторона лица опухала под коркой засыхающей крови. Потом он произнёс «прекрати». Хан не мог слышать этого – прочитал по движению губ.
Хан сжал руку сильнее – и прекратил.
Оторванное крыло, обмякшее в его руке, отбросил в сторону. Адмирал, потерявший сознание, сам повалился к его ногам – он теперь был безопасен и неинтересен.
Хан тяжело дышал. Длинные пряди волос прилипли к вспотевшему лбу. И он был… удовлетворён. Как бы ужасно ни было то, что он совершил – он был удовлетворён. Жажда мести сыто урчала в груди, а вид оторванного крыла, мёртвого, груды бесполезных окровавленных перьев, рождал внутри дикую смесь из мрачного удовольствия, омерзения и отторжения.
Он сделал глубокий вдох, успокаивая себя. Переступил через адмирала, чуть склонился над Леонардом и осторожно провёл окровавленными пальцами по его влажным волосам.
– Ты прекрасно держался, душа моя. Всё позади.
– Отвяжи меня.... и дай… свою форменку... мне надо остановить кровотечение. Он умрёт.
Даже в таком состоянии Леонард думал не о себе.
С глубокой нежностью Хан провёл пальцами по разбитым губам доктора.
– Дорогой, я оторвал ему крыло. Когда он придёт в себя, будет умолять о смерти. Не думай об этом. Лучше постарайся заснуть.
– Дай. Мне. Сделать. Мою. Работу!
На секунду у него даже прорезался голос – полный горячей ярости. Будь у него отвязаны руки – попытался бы ударить.
– Сначала ты должен увидеть, душа моя.
Шорох. Лишённые крыльев быстро приходят в себя.
– Смотри, – сказал Хан и отошёл, открывая Леонарду обзор.
За свою не очень долгую, но насыщенную врачебную жизнь МакКой насмотрелся всяких крыльев. Переломанных, искалеченных, с мятыми перьями, с раздробленными костями и суставами, с вывихами, разорванными-растянутыми связками, с воспалёнными суставами, с патологиями врастающих перьев, обожжённых или просто линяющих. Но ещё никогда не видел, что происходит с живым человеком, полностью лишившимся крыла.
По всем законам физиологии такого с адмиралом точно не могло происходить. Он должен был свалиться в шок от потери крови или вырубиться от боли, но никак не ползать по полу с отсутствующим видом, что-то там шаря. МакКою очень нужно было потереть слезящийся глаз, чтобы нормально видеть происходящее, но грёбаный Хан не удосужился отвязать ему руки. И что-то внутри всё настойчивей подсказывало, что просить бесполезно. Но он попытался.
– Хан. Отвяжи...
Надорванное воплями горло подвело, и конец фразы МакКой вообще не смог выговорить.
– Он потерял только половину души, – негромкий голос Хана был плавным и почти равнодушным. – Смотри на него внимательно. Сейчас он испытывает ни с чем не сравнимое чувство утраты. Оставшаяся половина души тоскует и ищет, но никогда не найдёт. Если бы я оторвал ему оба крыла, это было бы куда гуманней, потому что тогда он не смог бы тосковать с такой силой и вскоре умер.
МакКой сморгнул влагу с ресниц и наконец увидел чётко – и размазанную кровь на прозрачном полу, и адмирала, который ползал и эту кровь размазывал, пальцами оставляя разводы, и оторванное неподвижное крыло, валяющееся чуть в стороне.
По спине пробежал холод. Обосновался в основании собственных размочаленных крыльев. МакКой вздрогнул всем телом, и это отозвалось вспышкой боли, казалось, в каждом пере.
Адмирал, или что от него осталось, дополз до крыла. Ощупал его, медленно, дрожащими пальцами, притянул к себе и тихонько завыл.
МакКой отвёл взгляд, стараясь дышать глубже. Смотреть было невыносимо. Его бы вырвало, прямо так, без возможности наклонить голову, если бы было чем. И дело не в крови.
Само зрелище было чудовищно противоестественным. Он не мог бы описать его иначе, даже если бы очень постарался. Происходило что-то, противное самой природе реальности. Подобное чувство возникало при сильных гравитационных и электромагнитных искажениях, когда корабль проходил через подпространственные аномалии измерений... нет, намного хуже. В самой реальности что-то разрывалось и оставалось искалеченным навсегда. И от этого ощущения нутро выворачивало. Хотелось одного – прекратить это. Как угодно.
– Отвяжи... меня.
– Этим чревата потеря крыльев, – Хан снова не отреагировал на просьбу. Зато щека МакКоя почувствовала на себе его ласковое прикосновение. – В своё время я в границах своего государства запретил подобные казни даже за самые страшные преступления. Это преступление не против человека, но против самой природы... Смерть намного гуманней. От этого я хотел уберечь тебя, душа моя.
Ох и дорого бы МакКой сейчас отдал, чтобы заорать... Наорать в его невозмутимую рожу. Но он мог только хрипеть.
– Отвяжи... меня вырвет.
– Не ври мне. Ты обезвожен и давно ничего не ел.
Снова напомнили о себе собственные покалеченные крылья. Пока что слабой болью, но она принялась нарастать.
– Отвяжи!
Ласковое касание на губах. Вымазанных в крови пальцев.
– Он был... чудовищем, – прохрипел МакКой со всем доступным отвращением. – Ты ещё хуже. Я просил тебя... остановиться.
– Этот человек выбрал свою участь. Он пошёл против меня, он уничтожил почти всю мою семью и попытался сделать меня своей… вещью. – Последнее слово Хан практически выплюнул. – И да. Да, я буду чудовищем. Буду монстром, зверем, я буду преследовать и мстить, но не позволю никому так поступать со мной и с моей семьёй. А ты смотри и запоминай, на какую участь ты хотел обречь себя с удалением крыльев.
Он умолк. МакКой тоже молчал, удерживая себя от окончательного падения в серую муть безразличия и усталости. Он был разбит, выпотрошен морально, всё тело болело, болели крылья. Он ведь начал
