– Мне это не даёт покоя, Джим. – МакКой неосознанным движением потёр плечо и поморщился. – Всё живое размножается.
Джим прыснул. Ситуация тупая, но что поделаешь – смешно. МакКоя беспокоит, что всё живое размножается.
– На вот, – посмеиваясь, он поставил стакан и бутыль перед Боунсом, уселся в капитанское кресло, – что, опять крылья? Болят?
– Я про эти растения. – Боунс хмуро на него зыркнул и подтянул к себе стакан. – Они должны как-то размножаться, но у них нет никаких органов для этого. Как будто чёртов святой дух.
– Разъебём планетоид, и делу конец. – Джим разлил виски, чокнулся своим стаканом об его. – Выпей. Я хочу побыстрее закончить с этой жуткой штукой.
– Угу. – МакКой вертел стакан, глядя на блики в его стеклянных гранях. – Ты о чём-то поговорить хотел, радость моя пуховая? Выглядишь, кстати, плохо. Зайди потом ко мне, проверю.
– Ну, если не считать того, что хотел обсудить планетоид неофициально…
Джим задумчиво болтает виски в стакане. Красивый, блин, цвет, чистый янтарь. На просвет и вовсе как драгоценный камень сияет.
– Крылья. Эта, антикрыльная коалиция, вернее. Они на полпути к победе. Падд с собой? – и, получив ответный кивок, – щас, перешлю. Смотри почту.
Джим пересылает ему положение из адмиралтейства. И обеспокоенно смотрит, как МакКой открывает его, как читает.
Боунс всегда жаловался на крылья. Если у остальных это было больше фоновое нытьё, то доктор реально считал их помехой в своей жизни. К тому же, они болели. Джим знал, живя с ним в общаге – ночами МакКой частенько вставал за обезболивающим. Как и всё, что связано с крыльями, боль эта была загадочного не диагностируемого происхождения, таблетки на неё не действовали, но Боунс говорил – психологический эффект. Когда и он не помогал, в ход шёл виски.
Прочитав, МакКой отложил падд. И поднял свой стакан.
– За здравый смысл, – сказал негромко. – В кои-то веки этим олухам пришла хорошая мысль. А ты чуешь, как умно они поступили с этим эссе? Дали возможность подумать и осознать.
– Я нихрена не чую, потому что избавляться от крыльев – это дичь несусветная, – Джим такую реакцию и ждал. Даже не расстроился. – Культурные табу просто так не появляются, друг мой. Особенно – табу врачебные, тебе ли не знать.
МакКой хлопает залпом налитое – там на два пальца было, и морщится, шумно втягивая воздух.
– Ст… старею. – Он шмыгает носом и отставляет стакан. – Скоро пиво буду хлебать как ядрёный самогон. А вот на тему табу и прочего тебе бы с моим подопечным поговорить. Утверждает, что потеряв крылья, человек теряет душу. Красивые сказки рассказывает – заслушаться можно.
– Это первый раз, когда ты со мной сам о нём заговорил, – Джим хмыкает и снова отпивает. Хороший вискарь, зря МакКой на него гонит. – В смысле как о человеке. Что, адаптируется помаленьку?
– Ну, как сказать…
МакКой скрыл от Джима и разговор с адмиралом, и свои опасения, и факт «приставаний» подопечного к нему в палатке. Более того, он понимал, что ни в одном отчёте этого не напишет. Да и эксперимент надо было продолжать, с кураторства его никто не снимал. Поэтому он спокойно обговорил с Джимом видеосвязь для Харрисона с кем-то из своих, когда внутри всё переворачивалось от мыслей о Хане, сверхчеловеке, преступнике, диктаторе. Джим покивал, сказал, что относительно рядом ЮСС «Саратога», у которой на борту один из проекта реабилитации, и с ними вполне реально связаться – вот только с планетоидом решат вопрос.
На том и порешили.
С остальными проблемами ещё предстояло разобраться. Как и всем, кто был на планетоиде, МакКою полагалось полутора суток отдыха, поэтому он подумывал плюнуть на всё, оставить на потом все отчёты, принять нормальную ванну, – возможно, горячая вода уймёт эту чёртову крыльную боль, съесть что-нибудь и завалиться спать. С этими мыслями он вышел из лифта на третьей палубе. И наткнулся взглядом на Хана.
Сверх-людь, встопорщив крылья, стоял со скрещенными на груди руками и ждал.
У МакКоя не было особо много вариантов, кого именно. Крылья, кажется, заломило ещё сильней.
– Есть разговор? Только давай быстро, я хочу отдохнуть.
– Коммандер Спок рассказал мне о проекте по удалению крыльев. Хотел узнать, что об этом думаете вы.
– Думаю, что в кои-то веки командованию пришла в голову здравая мысль.
– Вы искалечите себя, – Хан стал выглядеть более грозно, хотя, казалось бы, ничего для этого не сделал.
– Ох, конечно, древние сказки. Прости, но я атеист. – МакКой, ощущая, что ещё немного – и он позорно сползёт на пол и будет тихо подвывать от боли, направился к двери своей каюты.
Хан – ну кто бы сомневался – последовал за ним.
– Это для вас древние сказки, а я видел это своими глазами. Доктор!
МакКоя резко дёргает к стене – Хан прижимает его, смотря в глаза.
– Леонард, – он говорит это тихо, взгляд светлый до прозрачности, – я не допущу, чтобы вы сделали это с собой. Я обещал защищать вас.
– Ты понимаешь, что нас фиксируют камеры? – спросил МакКой вполголоса, внезапно поймав себя на том, что смотрит ему в глаза. Смотрит и… где-то в глубине себя… да, боится. Неконтролируемости. Силы. Открывшейся правды. Этого «Леонард», произносимого так, будто Хан имеет право на озвучивание вслух его имени.
– Вы этого боитесь? – Хан лишь улыбается слегка. – Боитесь этого, когда вас пытаются лишить крыльев? Я не опасен для вас, максимум, что может произойти – меня вышвырнут с корабля, я сам уйду, если понадобится. Если, – его палец касается подбородка МакКоя, – нас обяжут удалять крылья, я сбегу, Леонард. Я уже говорил. И, надеюсь, вы будете достаточно благоразумны, чтобы сбежать со мной.
– Древние верили, что влечение к своему полу карается богом, – МакКой неожиданно смеётся. – А я… должен поверить, что крылья – это моя душа?! Вот эта… – он дёрнул себя за перо, и боль как будто взорвалась хором из тысячи несовпадающих голосов, – эта вечно болящая груда перьев? Эта дрянь, из-за которой я спать нормально не могу? Ну, дорогой мой, для всего есть предел. Даже для сказок.
– У вас болят крылья? – Хан моргает, и его взгляд становится не таким прозрачным. Не таким… нечеловеческим. – Я… могу зайти к вам на чай?
– Тебе мало было палатки? Казалось, мы всё выяснили. А теперь пусти меня, я хочу заснуть хотя бы на
