Значит, доктор из-за этого стал таким. Никого не подпускает к себе, кроме тех, кто уже был рядом. Не привязывается. Не любит своё имя. Не ценит свою жизнь и личность – из-за смерти дочери?
Хан видел, как мужчины реагируют на смерть дочерей. Эта участь не обошла и его собратьев – они влюблялись, брали себе жён, рождали детей. И, как и люди, привязывались и к тем, и к другим. Может, даже сильнее, чем люди. И человек, способный на любовь и скорбь, меняющую цвет крыльев… удивителен.
Павел выглядел сейчас слишком грустным. Возможно, его следовало отвлечь от грустных мыслей в уплату за информацию.
Хан принялся за схему предохранителей в цепях.
– Скажите, Павел, что вы знаете о крыльях? – продолжил разговор.
Он покачал головой.
– Крылья… Они же с рождения, как руки и ноги. Из-за этого я не знаю, что в эссе флотском писать. Ну вот вроде как – что напишешь о ноге? Нога это нога, крыло – крыло.
– Доктор говорит, что мои рассказы больше похожи на сказки. Но вас я прошу учитывать, что для меня это – знание, в котором я родился и жил большую часть жизни, Павел.
Хан, чертя, рассказывает это Павлу действительно как сказку – медленно, почти напевно.
– Для нас крылья были больше, чем руки или ноги, больше, чем любой орган. В наших руках была наша сила, в наших головах – ум, в сердце – чувства. А крылья служили вместилищем души. Душа человека определяла, каким будет их цвет, их размер. И их здоровье. Существовали знахари, специализирующиеся на лечении крыльев, но они никогда не лечили сами крылья. Их задачей было исцеление души, потому что только здоровая душа могла исцелить крылья.
– Хм… Получается, если моё крыло вывихнуто…
– Поэтому вы и испытываете такую сильную, не заглушаемую лекарствами боль, Павел. – Хан останавливает на нём спокойный взгляд. – Ваша душа ранена. К счастью, волшебные руки доктора исправили это, но помните об этом в следующий раз, когда соберётесь залезть на «бандуру». И именно поэтому крылья доктора изменили цвет. Потому что изменился он сам.
– Но как душу можно исправить через крыло? И как падение с… – он помялся, – откуда бы то ни было могло повредить мою душу?
– Вы, наверное, считаете, что душа эфемерна и не имеет физического воплощения, Павел, – Хан улыбается. Откладывает карандаш. – Но для меня это всё равно, что заявить, что зрение эфемерно и не имеет физического воплощения. Ваш глаз страдает, когда в него попадает соринка – но вот соринка вынута, и через пару минут ваш глаз восстанавливается, верно?
Кажется, Чехов окончательно запутался. Он только беспомощно нарисовал на краю листа утку и большой гриб.
– А можно я лучше буду просто думать, что крыло – это крыло?
– Вы вольны думать так, как вам угодно, Павел. И верить в то, что кажется вам возможным. Вы даже можете считать, что я рассказал вам интересную сказку из древних времён. Для меня это – правда, иногда даже чересчур суровая. Но вы – люди другого времени.
Хан подтягивает к себе их чертёж, сворачивает его в трубку. Нужно заканчивать их встречу на сегодня, время позднее. Это даже хорошо, что Чехов столько разговаривает. Чем интересней для обоих будут такие беседы, тем дольше они будут взаимодействовать. И тем лучше узнают друг друга.
====== Как устроить оранжерею в шкафу и не дать капитану списать эссе ======
– Пойдём, – МакКой кивнул Хану, за которым пришёл в научный. Оторвал его от работы, но так даже лучше – Хан этого не ожидал. – Корабль подошёл. Вам решили устроить очную встречу.
– Вы всё ещё не говорите мне, с кем именно я встречаюсь.
Хан осторожно закрыл пробирки, убрал в держатель, держатель понёс к холодильной камере. Видеть его в маске, очках и защитных перчатках было непривычно.
– Сам понимаешь, меры предосторожности. Вдруг вы учините мировой заговор, не выходя из транспортаторной.
– Вы не верите в это.
Разоблачившись, Хан подошёл к МакКою, окидывая его пронзительным взглядом своих нечеловеческих глаз. В такие моменты казалось, что он смотрит, стараясь запомнить тебя на всю оставшуюся жизнь.
– Вам нравится смотреть на меня? – прервал Хан их молчание.
– Мне не нравится долго ждать, – МакКой кинул взгляд на стену с хронометром. – Готов?
– Конечно, – он улыбается. – Ведите, доктор.
Пока они идут в коридоре, МакКой старается не допускать соприкосновения. Даже случайного. С него хватило подозрений Джима и заснятой сцены в коридоре.
Поэтому он идёт чуть впереди.
– К слову, – тихо, – не лез бы к Чехову. Он – ребёнок впечатлительный.
– Я рассказал ребёнку сказку, не…
– Не волнует. Я тебя предупредил.
МакКой остановился у двери в транспортаторную. Она мягко открылась. По бокам уже стояла вооружённая охрана, напротив ждала О’Мэйли – старший офицер медицины с корабля «Саратога», с которой МакКой разговаривал не более чем час назад. Именно они вдвоём продумали детали встречи своих курируемых и сейчас просто кивнули друг другу в знак приветствия.
Её подопечный стоял чуть впереди, вскинув подбородок и сцепив пальцы опущенных рук. Светловолосый и голубоглазый, высокий, широкоплечий, будто пришедший из норвежского эпоса. Хан на его фоне выглядел даже изящным.
МакКой остался стоять у дверей.
– Иди, – сказал Хану. – У вас пятнадцать минут.
Хан, кивнув – всё это время он смотрел на второго – прошёл вперёд. Второй также сделал несколько шагов ему навстречу.
– Вольг, – Хан сцепил руки за спиной.
– Господин, – Вольг упал на одно колено, склонив голову. – Я счастлив видеть вас.
– И находишься в добром здравии, как я понимаю. Это отрадно.
– Я здоров, господин. – Вольг поднимает голову, смотря на него. Долгий взгляд, какой МакКой не раз наблюдал и у самого Хана. – Вольг пришёл, чтобы служить вам.
Он порывается сделать какой-то жест – вроде бы, приложить правую руку кулаком к левому плечу, но Хан не даёт ему это сделать. Хан берёт Вольга за плечи и заставляет подняться.
– Тебе пора понять, что мир изменился, Вольг. – Хан держит его крепко, несмотря на разницу в росте. – Сильный человек не боится перемен. Особенно, если они необходимы.
– Господин, мы всегда сами были источниками перемен.
– И мы проиграли. Нужно быть мудрее. – Хан улыбается, делает шаг вперёд и стискивает Вольга в объятьях. – Я действительно рад видеть тебя, мой добрый друг и соратник.
МакКой мучительно пытается понять, играет Хан или нет. Понял он уже, что никто не калечил его психику? И если да,
