– Ничего.
– Нет, ты определенно что-то сказала, но я уверен, что это в любом случае ниже моего достоинства. – Он вернул меч в ножны с громким щелчком. – А теперь ложись и отдохни. Мы продолжим путь на рассвете.
Как бы неприятно мне ни было слушаться его приказов, не сомкнуть глаз из чистого упрямства было бы не самым мудрым решением с моей стороны. Пройдясь по поляне, я нашла во мху удобный выступ, к которому можно было бы прислониться, – видимо, заросший пень – и свернулась на боку лицом к Грачу. Тот по-прежнему стоял на месте, глядя куда-то вдаль. Я снова надела на палец кольцо, радуясь, что у меня есть хотя бы такое ничтожное средство самозащиты. Но была и другая проблема. Я понятия не имела, как теперь смогу уснуть.
Эмма и близняшки, наверное, еще не заметили, что меня нет. Они поймут это утром, когда обнаружат, что моя постель пуста. Что сделает Эмма? Она все отдала, чтобы вырастить меня. Когда мой отец умирал, тетя обещала ему, что позаботится обо мне. А теперь я исчезла в ночи и ни слова не сказала ей на прощание. Если мне не повезет и я не проявлю исключительную находчивость (нужно было реально оценивать собственные шансы), она так никогда и не узнает, что со мной произошло. И будет вечно ждать моего возвращения. Какая чудовищная жестокость.
Я напомнила себе, что у нее есть заколдованные куры, которые гарантированно будут нести по шесть яиц в неделю. Вязанка дров магическим образом возникала во дворе нашего дома каждый месяц. Чары еще одного фейри раз в две недели приносили нам жирного гуся; и странным образом – из-за неловко сформулированного соглашения – каждый раз, когда на дереве пел дрозд, на крыльце появлялась кучка из ровно пятидесяти семи каштанов. Близняшки, конечно, заставят ее попотеть, но она будет в порядке. Не так ли?
В нескольких шагах от меня Грач, наконец, сподобился сесть. Он устроился на земле, элегантно положив руку на колено. Возможно, принц догадывался, что я за ним наблюдаю, и поэтому выбрал наиболее выигрышную позу. Впрочем, нет, он думал, что я уснула. Я поняла это, когда он снял с воротника свою брошь с вороном и начал рассеянно вертеть ее в руках. Над его головой в лунном свете кружились в воздухе алые листья – как лепестки роз, озаренные светом через посеребренный витраж.
«Эмма может решить, что я сбежала с ним специально», – удрученно подумала я. Всего несколько часов назад она доказала, как хорошо знает меня. А если так, то тетя должна была понять, что, несмотря на мое настороженное отношение к фейри, я больше всего на свете мечтала увидеть Грача вновь. Возможно, ее всю жизнь будет мучить предположение, что именно ее слова, полные сожаления, вдохновили меня на побег. Что я решила, что забота о семье все-таки была невыносимым бременем. Что я бросила ее и близняшек, не удосужившись даже попрощаться.
Я понимала, что мое воображение создает с каждым разом все более нереалистичные и слезливые сценарии, но была бессильна остановить этот процесс, по уши погрязнув в жалости к себе. Я представила, как Эмма с горя перебарщивает с настойкой и умирает. Я представила, как близняшки перерывают всю мою комнату в поисках малейших улик, куда я могла бы податься, и находят в шкафу портреты Грача. По щеке потекла горячая слеза. Я силилась дышать ртом, чтобы Грач не услышал, как я хлюпаю сопливым носом. Я плакала, пока, в конце концов, не выбилась из сил совсем. Перед глазами поплыло, веки стали закрываться. Я не помню, как заснула.
Когда я очнулась, все вокруг было как в золоте. Свет, падающий мне на лицо, был золотым; таким же было и тепло, окутывавшее мое тело. Казалось, что меня погрузили в мед или янтарную смолу. Меня окружил, поглотил осенний аромат с оттенком того дикого, мужского, но не совсем человеческого запаха, который когда-то казался мне успокаивающим; как жидкое золото, он проник мне под кожу, растаял и закружился, как зелье в котле.
А еще кто-то расчесывал мои волосы пальцами.
– Прекрати! – вскрикнула я, подскакивая на месте. Плащ Грача свалился с моих плеч. Я заозиралась вокруг, пока не увидела его за своей спиной с очень самодовольной улыбкой на лице. – Что ты творишь?
– У тебя в волосах запутались веточки, – пояснил он, вновь протянув ко мне руку.
Я перехватила ее своей, той, на которой было надето кольцо. По крайней мере, попыталась, потому что он отскочил от меня прежде, чем я к нему прикоснулась, вперив в меня яростный взгляд.
– Грач, – сказала я, стараясь говорить спокойно, – прежде, чем я встану, ты должен пообещать мне никогда больше не трогать меня без моего разрешения.
– Я могу трогать кого захочу.
– Ты никогда не задумывался о том, что если ты что-то можешь, это еще не значит, что тебе следует это делать?
Его глаза сузились, превратившись в щелочки.
– Нет.
– Что ж, это одна из таких ситуаций. – Мне стало ясно, что он просто не понимает. – Мы, люди, считаем это элементарной вежливостью, – добавила я твердо.
Он стиснул зубы; улыбка исчезла с его лица.
– Звучит очень неблагоразумно. Что если на тебя кто-то нападет и мне нужно будет прикоснуться к тебе, чтобы спасти твою жизнь, но я не смогу этого сделать, потому что сначала должен буду получить разрешение? Дать тебе умереть будет не очень-то вежливо.
– Хорошо. В подобной ситуации ты можешь дотронуться до меня. Но в любом другом случае ты должен сначала спросить.
– И почему ты думаешь, что я приму во внимание эти твои абсурдные человечьи претензии? – Он раздраженно схватил свой плащ и накинул его на плечи, не удосужившись продеть руки в рукава.
– Потому что по дороге к осеннему двору я могу превратить твою жизнь в кошмар, и ты это прекрасно знаешь, – ответила я.
Он сделал несколько шагов прочь от меня. Я почувствовала, что без вспышки гнева он не сдастся. Разумеется, очень скоро он развернулся ко мне с яростным выражением лица; и земля вокруг него начала меняться. Мох поблек и пожух, и из него поползли вверх шипастые ветви ежевики. Я правда не ожидала ничего настолько драматичного: жутковатый куст рос, пока не превратился в заросли высотой мне по пояс, а каждый шип был где-то с палец длиной и такой острый, что кончики их мерцали в утреннем свете. Инстинктивно хотелось вскочить и броситься бежать, прежде чем шипы настигнут меня. Но именно этой реакции добивался Грач, поэтому я осталась сидеть на месте.
Ежевика обвилась вокруг моего тела, вытянув кривые, подрагивающие ветви; шипы угрожающе потрескивали. Я смерила их суровым взглядом. Мне не стоило труда распознать блеф. В конце концов ежевика обиженно поникла, и ветви замерли на месте. Грач стоял надо мной, окруженный этим ежевичным морем; его сжатые от возмущения губы побелели – последнее доказательство моей победы.
– Ну? – спросила я.
– Я даю слово, что никогда не прикоснусь к тебе без твоего разрешения, за исключением тех случаев, когда мне нужно будет уберечь тебя от опасности, – объявил он. К его чести, он произнес клятву с истинно королевским достоинством, без тени того раздражения, которое я ожидала услышать.
Я облегченно выдохнула.
– Спасибо, Грач.
– Не стоит благодарности, – автоматически ответил он и тотчас нахмурился. Это было как с поклонами: он вынужден был отвечать любезностью на любезность, нравилось это ему или нет.
Он справился с унижением, театрально подняв руку. Два дерева подняли корни и потеснились в сторону –
