Внизу все переменилось резко и страшно. Бесчисленные умертвия не особенно были толковы и двигались сумрачно, как калечные, но численность возмещала все с лихвой. Да и повторной смерти они не боялись, а клинки и стрелы их просто дырявили.
Бывшие соратники, бывшие собойцы обернулись против своих. Безжалостно нападали на тех, с кем только что еще сражались плечом к плечу.
А ведь и прежние-то Кащеевы вои никуда не пропали, далеко не закончились еще ни татаровья, ни людоящеры, ни псоглавцы. Дивиев немало тоже осталось – отнюдь не всех сумели во рвы загнать, на колья насадить.
– И-хи-хи-хи-хи!.. – заверещала счастливо Яга Ягишна, видя мертвецкое столпотворение. – Ай да Кащеюшка, ай да красавчик!.. Чаво сотворил, чаво учудил! Сто тышш мертвецов одним заклятием поднял!
– Чему радуешься-то, дура старая, окаянная?! – закричала на нее Овдотья Кузьминишна, подлетая сбоку. – Совсем из ума выжила, рехнулась?! Я вот тебе сейчас!..
Две бабы-яги уж добрых полчаса кружили друг перед другом. Ревущие ступы вихлялись и ходили ходуном, а всклокоченные старухи махали пестами, да сыпали молоньями. Аж искры летели из глаз – с таким остервенением они друг друга колотили.
Воздух исчертило дымными следами. Ступы налетали, сближались на долю секунды, старухи-всадницы били пестом по песту – и снова разлетались, новый круг описывали.
Сестры-ведьмы рассекали небеса, словно лихие витязи. Носились с бешеной скоростью. Уже несколько птиц разлетелись на перышки, оказавшись на пути той или другой ступы.
– Попадешься ты мне, попадешься!.. – кричала и бесновалась Яга Ягишна. – Догоню-у-у-у!.. Схвачу-у-у-у!..
Овдотья Кузьминишна и не удирала. Сама искала до названой сестры добраться, молниями ее пожечь, пестом с размаху охерачить. Давно было нужно этой людоедке укорот дать. Зажилась она в своих дремучих лесах, руки уж по локоть в крови выпачкала.
Да все не удавалось никак подгадать. Слишком быстро обе мелькали, не получалось точно ударить.
Но вот, кажется, удачный момент. Овдотья Кузьминишна прищурилась, примерилась и завертела пестом, заклубила. Ветер подняла, смерчик призвала. Не отрывая взгляда от ступы сестры-врагини, баба-яга распустила волосы и забубнила-забормотала:
– Создай мне Страх-Рах семьдесят семь ветров, семьдесят семь вихоров, ветер полуденный, ветер полуночный, ветер суходушный, которые леса сушили, крошили темные леса, зеленые травы, быстрые реки!..
Ледяной вихорь дохнул на Ягу, подхватил ее ступу, закрутил, словно перышко. Та еле удержала равновесие, едва-едва не выпала наружу. Она замахала пестом, отталкивая ведьмины кружева, утишая ветер – но пока это делалось, Овдотья уж подлетела, уж насела на сестру. Теперь она ударила пестом метко – и пробила в стенке дыру.
Ступа Яги затряслась, запыхтела. Из пробоины пошел черный дым – хотя чему там дымить-то было, самой старухе?
– Ах ты ж стервь патлатая!!! – истошно завизжала Яга, посылая в пест Овдотьи порчу.
Тот хрустнул. Литой железный пест – и надломился, как ржавый гвоздь. Ступы с размаху столкнулись – и пошли вниз, стали обе терять высоту.
Но Овдотья Кузьминишна держалась лучше. Со сломанным пестом было проще, чем с пробитой ступой. Она тоже падала, но медленнее.
И осыпала названую сестру снопами молний.
Другую бабу-ягу они почти и не жгли. Так, искры блескучие. Но внимание у той рассеивалось, в глазах рябило – и падала она все быстрее.
– А ну, обожди-кось!.. – прохрипела Яга Ягишна, хватаясь за борта.
Она словно подтянула ступу кверху. Не руками, понятно, а силой воли, ведьмачеством. Та чихнула, фыркнула – и чуть поднялась. Снова поравнялись две старухи, встретились лицом к лицу – и вскинула Яга со дна берестяной туесок.
– Глянь-ка на смертушку свою, дура! – злобно прошипела она и вытащила из туеска… василиска.
Крошечного совсем. Чуть побольше цыпленка. Но был то уже самый настоящий василиск.
И едва старуха сдернула с его головы колпачок, как сверкнули страшные очи.
Мельком только и увидала их Овдотья Кузьминишна. Краем взгляда. Но оказалось этого довольно, чтоб заметалось в груди сердце, чтоб пошел по телу мертвенный хлад…
Быть может, гибелью это и не кончилось бы. Не чернавка все-таки василисков взгляд встретила, не боярышня, а самая настоящая баба-яга. И пусть даже молодехонький, недавно вылупившийся василиск особенно убийствен, особенно сильно кипит темной силой – могла оправиться еще Овдотья Кузьминишна, могла очухаться.
Только Яга Ягишна ей этого не позволила. Покуда шаталась врагиня, пока была не в себе – подняла она пест, да и шваркнула той по темени.
Со всей вековой ненавистью.
И вот тут уж баба-яга там или не баба-яга – а в первую очередь была Овдотья хрупкой старушкой.
Хватило ей того удара, чтобы упасть замертво.
– Их-хи-хи-хи-хи-хи-и-и-и!.. – залилась хохотом Яга, глядя на летящую вниз ступу.
Глава 42
Змей Горыныч чуть слышно порыкивал, пофыркивал. Бок и живот изрядно болели. В них засели железные занозы. Тянулся он гибкими шеями, пытался достать, вырвать – да не хватало длины.
А лапы и подавно коротки. Были бы здесь скотники – дело другое.
Беззаботно все-таки жилось Горынычу у Кащея. Сотня человеков за ним ходила. Кормили, мыли, чесали. Любой его каприз исполнялся точь-в-точь.
Громадный зверь полз по бранному полю, рвал и жег людей дюжинами, но видел перед собой только одного. Заразу, которая сшибла его с небес. Крупного по меркам двуногих, толстого. С белыми волосами и острой железной шапкой.
Ублюдка по имени Муромец.
– ИДИ СЮДА, ЧЕЛОВЕЧИШКО!!! – страшно ревели три головы хором. – ПОКВИТАЕМСЯ!!!
А Илья Муромец и не прятался. Стоял себе спокойно на берегу, рядом с вонзенными в песок копьями. Одно поднял как раз, потрясал им, нацеливаясь в чешуйчатое горло. Другую руку склонил, готовился схватить лежащий в воде щит.
Дерево и кожа успели снова вымокнуть.
Змей Горыныч тоже это понял. Не подойдя слишком уж близко, он изогнул шеи, да наклонил головы так, чтобы полыхнуть с трех сторон разом. Но не спешил, следил за железной занозой. Швырнет ее богатырь – так успеть надо отклониться.
Почуял на себе уж Великий Змей, с какой силой этот человечек кидает копья. Бронь-башни горных карл их так не мечут.
Если горло вот так пронзит – то навылет.
Но и Муромец видел, что убить за раз сможет только одну голову. А у Змея Горыныча их три. Две другие его изжарят или сожгут – мокрый щит даст всего секунду или две.
И потому бросать копье он не спешил. Ждал, чтобы Горыныч ударил первым. Когда он огнем дышать зачнет – застынет ненадолго, в уязвимом положении окажется. Можно будет копье кинуть, а самому защититься, да тут же и новое подхватить.
И вот так, следя друг за другом, ожидая каждый хода противника, богатырь и Змей простояли с четверть минуты. Моргнуть оба боялись, с места сдвинуться, шелохнуться лишний раз.
– Так что ж, змеище, биться будем, или в гляделки играть? – негромко спросил Илья.
– Биться, – дала ответ правая голова. – Но перед смертью ответь мне, человечишко! Ты ли тот Муромец, что был побратимом богатыря Добрыни, сына Никиты?!
– Я самый и есть! – крикнул Илья.
– А известно ли тебе тогда, что сотворил твой побратим с моим отцом и матерью?! – прошипела голова средняя.
– Известно. То было великое
