– Слава, значит, – обманчиво спокойно сказала правая голова.
– Честь, значит, – так же спокойно добавила средняя.
– Вот так все было, значит, – молвила левая.
И разом дохнули пламенем.
Конечно, Илья тут же швырнул в ответ копье, а сам скрылся под щитом. Медленно отступая в воду, он видел вокруг облако пара, чуял ногами почти кипяток – и слышал истошный рев чудовища.
– ТО БЫЛИ МОИ РОДИТЕЛИ!!! – гремел Змей Горыныч. – МОИ БРАТЬЯ И СЕСТРЫ!!! СЕМЬДЕСЯТ ЯИЦ!!! СЕМЬДЕСЯТ ДЕТЕНЫШЕЙ!!! А ВЫ УБИЛИ ИХ!!! УБИЛИ!!!
– А ты чего ожидал-то, чудище?! – гаркнул в ответ Илья Муромец. – Пощадить Добрыня их был должен?! Чтобы потом семьдесят тебе подобных над Русью парили, люд честной в семьдесят глоток харчили?! Ради детей и внуков крестовый брат мой самым ценным пожертвовал – слово свое нарушил, честь богатырскую запятнал! Дороже золота червонного слово богатырское – а только Земле Русской и подавно цены нет!
– Ну раз тебе так люба Земля Русская, я тебя в нее и положу! – прошипела левая голова. – Даже есть не стану!
– Тоже ради детей и внуков! – горько добавила правая. – Которых вы нас лишили!
А средняя только раздула щеки и выплюнула тончайшую, жарчайшую пламенную струю. Просверлила бы она камень в сажень толщиной – что там щит, кожей обтянутый.
Словно раскаленным гвоздем плечо пронзили. Чуть левей – и не стало бы Ильи Муромца.
Но на такие раны былинный богатырь уж давно и виду не подавал. Только челюсти стиснул, да вдохнул поглубже. Разогнал по телу Святогорову силу.
Только… головы Змея Горыныча уже снова распахнули рты. И теперь – все три, да во всю ширь. Дохнуло оттуда жаром, раскалился воздух до невозможности…
Только… Илья Муромец не ради скуки развеяния байки Горынычу рассказывал. Не всегда старый порубежник грубой силой действовал – порой и к хитростям прибегал. Великого Змея видать-то издалека, а где он упал – о том уже оба войска ведали.
И покуда Горыныч уши развешивал, а Муромец ему зубы заговаривал – позади-то чудища целая дружина собралась. В правильный боевой порядок построиться успела. Тетивы натянуть.
И теперь все разом их спустили.
Конечно, шкуру ни одна не пробила. Железную-то чешую Великого Змея. Но стрелы ударили градом, целыми копнами – и даже Змей Горыныч это почувствовал. Как в человека – песком швырнуть.
Он вскинулся. Взревел. Отвернул две головы – глянуть, кто там еще отвлекает.
И пыхнул пламенем на три стороны света.
Выросло огненное кольцо. Все заволокло черным дымом. И сквозь него пронесся златоперый сокол. Набросившись на правую голову Змея Горыныча, он заметался у самых глаз, стал клевать их и рвать когтями.
Воздух разорвало ревом. Крепко зажмурившись, чтоб не окриветь, правая голова заклацала зубами, рванулась с общего тулова. Правая сторона чудища задергалась, затопала лапищами, взмахнула крылом.
– Уймись! – заорала средняя голова. – Угомонись!
– Да не могу я!!! – рычала правая. – Уберите его!!!
Востер был клюв сокола-оборотня, крепки когти – но слишком мал он был в сравнении с Великим Змеем. Что муха на собачьей морде. Он не мог ни проклевать, ни процарапать кожистые веки… и потому Финист ударился оземь.
Не совсем оземь, конечно. О чешую. Обернулся полным фалколаком, вцепился когтистыми лапами, распахнул крылья о стальных перьях – и ну полосовать!..
Да целился-то прямо по глазам. Резал шкуру, как саблями.
Правая голова выла от боли. Металась и крутилась, силясь сбросить оседлавшую ее тварь. Средняя потянулась к ней, ища сорвать, скусить Финиста, как вцепившегося клеща, да не могла уловить момента.
– Не дергайся! – гаркнула она. – Замри!
– Уа-вы-ы-ы-ы-ы!!! – истошно голосила правая.
Левая же тем временем снова полыхнула пламенем – вслепую, не видя ничего за черной тучей. Еще раз. Еще. Под лапами что-то хрустело, кричало. Хвост в кого-то врезался, давил, ломал кости.
А потом грудь пронзило острым.
И сразу же вслед – еще раз.
То Илья Муромец метал остатние копья. Одно за другим, другое за третьим, третье за четвертым – и так все махом, пока не закончились.
Испырял Горынычу грудь… да тут же вперед и метнулся. Сквозь дым и гарь, сквозь пламя бушующее. Схватился за самые нижние копья – и полез, как по веткам!
Казался Илья Муромец со стороны громоздок, неповоротлив. Ну точно медведь в кольчуге. Однако ж на деле-то ловок был, увертлив. Левая голова Горыныча и так его хватала, и эдак – все уходил старый богатырь, скрывался в сторону.
А один раз и сам ударил. Шарахнул пудовым кулачищем прямо в нос – и отшатнулась головища, зарычала страшно.
Тем временем Финист продолжал иссекать глаза правой. Та забилась в мучениях, поднялась столбом и полыхнула в чистое небо. Зарево поднялось пламенное.
Три головы на одном тулове пришли в полный раздрай. Трудновато им приходилось, когда каждый на себя тянул. Лапы не слушались, крылья колотили истово, да бессмысленно. Хвост лупил оземь, точно у бобра.
И рев. Громогласный рев накрыл поле, разогнал всех прочь. Стрельцы, кто выжил, спешно отступали, а иные бились с татарвой – те пытались помочь Горынычу.
Но близко и эти не подступали – Великий Змей сейчас не различал своих и чужих. Оглушенный болью, он метался в исступлении, пыхал пламенем во все стороны.
В том числе и на самого же себя. Финист таки добрался до змеевых глаз, резанул по-настоящему глубоко – и из-под век брызнула кровь. Страшно трясущаяся, орущая благим матом, правая голова ударилась о среднюю – и тут же дохнула пламенем.
Опаленная, средняя в свою очередь грызанула правую – и уж не отпустила. Принялась рвать ее, кусать, ловя проклятущего оборотня.
Финист скакал среди страшных челюстей, отплясывал на одной ноге, махал крылами, пытаясь снова удариться оземь, вернуться в птичий облик – да не давали.
Ослепшая правая голова мотнулась особенно сильно и получила от средней удар в нос. Финист не удержался, полетел кубарем – и его крыло угодило меж змеевых зубищ. Те рванули, дернули – и подлетел человек-птица, подпрыгнул, как крыса, терзаемая барбоской.
И упал. Прямо в пасть, прямо в зубы.
Сомкнулись челюсти. Вскрикнул Финист тонко – и замолк.
Размололо его, как жерновами.
– Что там?.. – простонала правая голова. – Сдох он?.. Сдох?..
– Сдох, сдох, – проворчала средняя, выхаркивая россыпь перьев. – Тьфу!.. Тьфу!..
Правая облегченно вздохнула.
И обмякла.
Длиннющая шея словно утратила стержень. Обрушилась, как поваленное дерево, едва не потянув за собой всего Горыныча. Средняя голова заревела, завыла, едва удерживая самое себя.
А левой приходилось еще хуже. Она билась и кружилась, пытаясь сложиться пополам, дотянуться до самого корневища, истока трех шей. Настолько гибки хребты чудища не были, и попытки оставались тщетны.
А у корневища-то богатырь орудовал. Взобрался на эту живую гору Илья Муромец, и теперь сжимал, давил, тискал толстенную шею.
Дубового ствола была та шире. Размаха рук не хватало, чтоб ее обхватить,
