Зарычал Горыныч, зашипел. Словно оса ужалила. Заклацал челюстями возле правой шеи, заметался в воздухе. Набранное в три глотки пламя вырвалось в пустой воздух, обожгло даже хвост самому же ящеру.
Глеб возблагодарил судьбу. Вознес в мыслях хвалу Царице Небесной. Допустил в голову даже думку краткую, горделивую – не ангела ли ему в помощь Господь послал?
Но первым делом он этим привалившим счастьем воспользовался. Пришпорил Цезаря, заставил того последние силы собрать, к лесу повернуть.
Оглянулся на ходу – Змей Горыныч все еще метался, кружился. Ну точно собака, блоху выкусывающая.
Но продлилось это недолго. Неведомый летун сорвался с него так же резко, как и напал. Кажется, еще в полете снова уменьшился, снова стал обычным на вид соколом – и со свистом помчался вниз.
Змей Горыныч расправил крылья. Этакой громадной туше быстро было не развернуться. Целая минута, бесконечно долгая минута прошла, прежде чем он разобрался со всеми своими частями и снова поймал взглядом удирающего князя.
Тот почти достиг деревьев. Змей Горыныч уже не успевал. Он в ярости выплюнул пылающий ком – и тот взрыл землю тремя саженями правее. Конь всхрапнул, пересекая незримую черту, что разделяла лес и поле. Над головами сомкнулись кроны елей.
И тут же на плечо князю уселся сокол. Словно ручной.
Глеб повернул голову – и понял, что глаза-то у птицы человеческие.
– Не знаю, кто ты, но спаси тебя бог, как ты меня спас, – поклонился князь.
С тревогою он поглядывал вверх. Змей Горыныч никуда не улетел. По-прежнему там, кружит над лесом, выглядывает спрятавшегося человечка. Вытащить он его отсюда не сумеет, на елки брюхом напорется, но коли огнем дыхнет…
О том же сейчас думал и сам Горыныч. Три головы, три навечно сросшихся брата переглядывались, и каждый думал свою думу.
Спускаться нельзя, конечно. Лес – не его стихия. Ему и просто взлететь-то непросто, разбегаться нужно. А сесть в лесу – это как человеку голым задом на ежа.
– А точно ли это сам князь? – подала голос средняя голова. – Может, выдал себя за него какой прислужник, обманул нас?
– Думаешь, у прислужников бывают оборотни на посылках? – проворчала левая. – Князь это, точно.
Правая ничего не сказала. У нее саднила шея. Проклятый фалколак резанул хоть и неглубоко, да болезненно. Приспустив тяжелые веки, треть громадного дракона таращилась на еловые макушки.
Не мелькнет ли где? Не покажется ли людишка на лошаденке? Али птаха златоперая?
Правой голове Змея Горыныча нестерпимо хотелось поджарить этих двоих.
Две остальные, впрочем, тоже радели за брата. Головы-то у них хоть и разные, но тулово-то общее. Коли одну шею поранят, так больно всем троим, хотя и с разной силой.
Тут что-то как раз и мелькнуло! Крыло на солнце блеснуло!
Птица! Правая голова зло зашипела, потянулась туда – а за ней рванулся и весь Змей Горыныч. Из трех глоток разом выплеснулось пламя – и ели вспыхнули!
Сырые еще после вчерашнего дождя, занялись они туго, неохотно. Но драконье пламя – это не головешка из костра. Лесной пожар начал расходиться – и птиц взлетело видимо-невидимо! Доселе молчавшие, затаившиеся, они тучами поднялись в воздух – и если и был среди них Финист, то потерялся.
Змей Горыныч снова и снова плевал огнем, поджаривал пернатых целыми стаями. И деревья тоже жег, палил их как безумный.
Коли он не может добраться до князя человеков, так он просто сожжет весь лес!
Огонь разгорался все сильнее. Он был уже повсюду. Конь нес Глеба через чащу, но вот впереди забагровело марево. И сзади было оно же. Слева. Справа.
Теперь наверх разве только, в небо.
– Лети, – поднял руку князь. – Нечего нам обоим гореть. Коли ты волшебный птах – передай весточку там обо мне…
Сокол звонко вскрикнул и взвился к облакам. Глеб погладил Цезаря, с тоскою глядя на смыкающиеся огненные стены. Конь дрожал и жался, не зная, куда бежать.
Тем временем наверху стало тише. Исчез этот гулкий рев, с которым летает Змей Горыныч. Вестимо, решил, что сгорел князь… да и верно решил, если подумать. Глеб коли и не сгорит в самом скором времени, так в дыму задохнется. Он со всех сторон ползет, скоро ни зги не видно будет.
– Кха!.. – закашлялся Глеб. – Кха-кха!.. Прощевай, коняга!..
И тут дымное облако стало рассеиваться. Огонь раздался в стороны, стал словно коромыслом сияющим. И показалась в этой арке черная фигура… как будто ель ожившая, с руками и ногами вместо ветвей.
– Ты еще кто? – уже как-то устало спросил князь. – Еще какой-нибудь Кащея черт?
– Не черт я, – проскрипел еловый великан. – И Кащею не служу. Князь я, как и ты. Лесной только. Смотрю, помощь тебе нужна?
Глеб едва не выругался. Глупым вопрос ему показался.
Нужна ли ему помощь?! Да нет, у него все хорошо! Тепло, светло и мухи не кусают!
Но воздержался он от ядовитых слов. И от вопросов воздержался. Когда вокруг лес пылает – как-то не до болтовни. Так что князь только поклонился и молвил:
– Коли милость твоя на то будет.
– Хорошо, – протянул ему длань леший. – Ряду заключим, князь. Выведу тебя из огня – а за то обещай мне лесов более не губить, не тревожить. До конца жизни ни дерева ты не срубишь, ни зверя лесного не убьешь. А коли погибнет мой лес в огне змеином – новый высадишь.
– Невелика плата за жизни спасение! – пожал деревянную ладонь Глеб. – Срядились, князь!
Глава 23
Река была черным-черна, и текла в ней не вода, а сернистая жижа. Каждый вершок горел неугасимым пламенем, а на берегах громоздились человечьи кости. Иван, Яромир, Василиса и Синеглазка несколько минут просто стояли и дивились этой небывальщине.
– Ну вот и пришли, – пробормотала Василиса. – Пучай-река, огород земли мертвой…
– Фу, ну и смрадище же, ну и вонь!.. – поморщилась Синеглазка.
– Дык! – хмыкнул Яромир. – Недаром ж ее еще Смрадиной зовут.
– Не Смрадиной, а Смородиной, – поправила Василиса.
– Да один бес. У нас на Руси вообще чуть не каждая вторая речка – Смородинка.
– Или Вонючка, – поддакнул Иван.
– Ага. Никакого воображения.
Переправиться через реку Пучай вплавь никто даже не подумал. Могут ли живые умереть в Нави, толком не знала даже Василиса, но узнавать такое из первых рук ей не хотелось.
Вона как жаром пышет!
Но с иными переправами было худо. Ни моста, ни лодки какой. Брод, может, и есть где, да в эту реку даже по лодыжку вступить – себе дороже.
Долго шли вдоль берега. Иван временами подбирал кости, швырял в кипящую серу. Те мгновенно сгорали, а над рекой поднималось зеленоватое облачко с как бы глазами и ртом. Шипело злобно, брань изрыгало. В первый раз княжича это напугало, а потом ничего, забавлять стало. Даже рожи в ответ корчил, нос показывал.
Не един час так прошел. Время в
