Роберт одолевает последнюю ступеньку и коротко кивает, встав рядом со мной. Я делаю глубокий вдох, задерживаю дыхание, иду вперед и открываю правую дверь.
– Туне? – говорю тихо, окидывая взглядом комнату.
Она напоминает маленькую детскую из классических фильмов, скромно обставлена; две кровати в ней имеют ширину едва ли более 80 сантиметров каждая. Бабушка, наверное, делила эту спальню с Айной, пока не перебралась на юг. На кроватях неодинаковые, но похожие вязаные пестрые покрывала, вероятно, кустарного производства и просто очаровательные на вид.
Обои пожелтели и выцвели с годами – настолько, что невозможно определить их исходный цвет. Но узор на них (пышные бутоны роз на гибких ветках) еще хорошо различим.
Еще в комнате есть книжная полка, письменный стол и керамический цветочный горшок на подоконнике, полный сухой земли; но этим ее интерьер и исчерпывается. Окно принадлежит к тем немногим, стекла в которых лишь растрескались, но не вывалились. Через него, вдалеке над лесом, еще виден слабый огненно-красный свет уже спрятавшегося за горизонт солнца, заставляющий блестеть паутинки трещин на стекле.
Я делаю несколько шагов по комнате. В ней никого нет, но у меня все равно возникает ощущение присутствия другого человека. Словно кто-то наблюдает за мной…
– Туне? – говорю я снова.
Но ее здесь нет. И вообще никого нет.
Перевожу дыхание, а потом быстро опускаюсь на колени рядом с одной из кроватей и заглядываю под нее. На какое-то мгновение мне кажется, что из темноты на меня таращатся серые глаза, и сердце начинает биться быстрее, но я тут же понимаю, что никого там нет, точно так же как и под другой кроватью.
– Пусто, – приглушенно говорю я Роберту.
Он кивает и выходит назад в коридор. Но я не следую за ним. Вместо этого поднимаюсь и делаю еще шаг в глубину комнаты.
Мое внимание привлекает письменный стол. Он маленький и вычурный, с украшенными резьбой ручками на продолговатых ящиках и изящными, покрашенными в белый цвет ножками. Я медленно, один за другим, вытаскиваю ящики, боясь, что их могло заклинить.
Внутри лежит не так уж много всего. Чистая бумага. Простенькая чернильная ручка. Естественно, там нет никакого дневника, который, как я сейчас понимаю, уже виделся мне в моих фантазиях, в красивом переплете, с мыслями Айны относительно последних месяцев существования Сильверщерна, записанными ее аккуратным почерком.
– Алис, – говорит Роберт тихо, явно начиная терять терпение.
– Иду, – отвечаю я, но не могу сдвинуться места. Мне хочется задержаться здесь, внутри, вдыхать воздух этого дома. Спать на его кроватях, бродить по комнатам…
Они для меня вроде как мистические личности. Эльза, и Стаффан, и Айна. В детстве я считала их чуть ли не сказочными персонажами. Кажется просто непостижимым находиться здесь. Поднимаю один из матрасов. Его чехол рассыпается в моих руках, набивка пачкает пальцы.
– Алис, – снова говорит Роберт, на сей раз немного громче. Я киваю, отпускаю матрас и выхожу в коридор.
Роберт молча нажимает на ручку другой двери.
Вторая спальня больше и, скорее всего, светлее, но об этом сейчас трудно судить, поскольку снаружи уже почти совсем темно. Оконное стекло здесь ввалилось внутрь, и его осколки блестят на полу; доски пола частично сгнили. Здесь тоже стоят две узкие кровати – рядом друг с другом – вместо одной двуспальной. Странно… Интересно, какова причина этого? Было ли так принято в 50-е годы или всему виной пошатнувшиеся семейные отношения? Действительно ли пьянство Стаффана и то, что он не мог найти работу, стало для супругов камнем преткновения? Или же Эльза в самом деле очерствела по отношению к своим родным – так, как Айна писала в своих письмах? Мне трудно составить представление о ней. Бабушка характеризовала Эльзу как сильную и умную, вдобавок целеустремленную, что считалось довольно необычным для женщин в то время. По ее словам, она принадлежала к тем людям, кто способен испытывать абсолютно искреннюю и очень сильную любовь, при всей внешней сдержанности этого чувства.
Это плохо соотносится с содержанием писем Айны.
Я всегда верила в версию бабушки и воспринимала Айну как запутавшуюся малолетку с промытыми мозгами; но, может быть, это не так? Вполне возможно, ошибалась именно бабушка, чьи воспоминания помутнели от времени и скорби…
Я никогда не узнаю правду. Их всех уже давно нет в живых. И бабушка исчезла вместе с ними…
– Туне, – зовет Роберт.
Вокруг тишина. Он смотрит на меня.
– Похоже, здесь пусто…
Я прохожу мимо него в комнату. Мой взгляд скользит по скошенному потолку, останавливается на стоящем в углу аккуратном маленьком стуле и покосившемся платяном шкафу, у которого отвалилась одна ножка; создается такое впечатление, словно он преклонил колено перед окном.
Письменный стол здесь больше и явно более дорогой, лакированный, с покрытой зеленой кожей поверхностью и выполненный из темного дерева. Лак на нем побелел под действием солнечного света и выглядит довольно гадко, но когда-то такой предмет мебели стоил весьма прилично для рабочей семьи вроде этой и наверняка был гордостью Эльзы. Или Стаффана. Неким первым шагом к новой жизни, которая так никогда и не наступила…
– Да, похоже на то, – бормочу я и открываю ящик стола.
Он набит бумагами. Судя по официальным «шапкам» на них, это какие-то счета, важные документы в свое время, однако для меня не имеющие никакого значения. Но я все равно достаю их.
По идее, нам нужно уходить. Но я поворачиваюсь к шкафу и тяну на себя его двери. Они поддаются тяжелее, чем ящик – наверное, их зажало, когда шкаф покосился, – и мне приходится дернуть как следует, чтобы они открылись.
За ними валяется в беспорядке поврежденная сыростью и упавшая с вешалок одежда, вся в пятнах от воды и времени.
– Ты думаешь, она прячется внутри? – спрашивает Роберт.
Я не знаю, шутит он или нет. Начинаю выдвигать ящики один за другим, быстро шарю среди грубого шерстяного и тонкого нижнего белья из некрасивой синтетической ткани, в поисках сама не знаю чего…
А потом внезапно чувствую кончиками пальцев бумаги.
Я вытаскиваю их наружу – и слышу звук, напоминающий шуршание старых документов, когда их перебирают руками. Однако он продолжается, становится громче и явно идет откуда-то со стороны. Я оборачиваюсь, ошарашенная, и вижу, как Роберт поднимает свою рацию. Шум доносится оттуда. Он похож на обычные помехи, но все-таки отличается от них. То усиливается, то затихает, меняя тональность, пока не становится чище и резче… Мне даже кажется, что я могу различить в нем произносимые скороговоркой, искаженные слова. Но тут шум превращается в некое подобие
