Эльза безоговорочно являлась центральной фигурой фотографии, что, похоже, соответствовало ее роли в семье. Дородная и только перешагнувшая рубеж пятого десятка, одетая в юбку и блузку типичного для пятидесятых годов прошлого столетия покроя, из более подходящей для молодых девчонок цветастой ткани, она выглядела женщиной, которой, при мысли о роде ее занятий, лучше подошли бы брюки и практичная обувь. Ее лицо имело такую же прямоугольную форму, как и у бабушки, с удивительно полным ртом, также характерным и для Айны, что не составляло труда заметить, если присмотреться внимательнее. Губы сложились в еле заметную, чуть ли не озорную улыбку, притягивавшую взгляд, поскольку она не соответствовала остальной внешности. У нее были вьющиеся волосы, оформленные в виде строгой прически – вероятно, также исключительно ради данной фотографии, – а под пышной челкой прятались светлые глаза, уверенно смотревшие в объектив. Руки прабабушки покоились на плечах Айны, и они были почти такими же, как у бабушки, и тоже с простым обручальным кольцом на пальце.
Своими руками она помечала каждый оплаченный счет соответствующей короткой надписью. И так все обстояло до декабря 1958 года.
Потом начали появляться другие пометки.
«Поздний платеж».
«Отсрочка».
«Отсрочка».
«Аннулирован».
На последних двух счетах вообще нет никакой надписи.
Я сижу с тонкими коричневыми листочками бумаги, разложенными на моем колене, и всматриваюсь в них несколько секунд. От усталости у меня перед глазами все плывет.
Под счетами лежат три листочка, найденные мною в ящике с нижним бельем. Они почти не пострадали – счета защитили их от моего вандализма.
И исписаны они тем же почерком, каким сделаны пометки на финансовых документах. Но все-таки там он выглядит иначе. Буквы меньше, а промежутки между словами большие, из-за чего они выглядят следами от больших шагов. Строчки неровные, прыгающие, чернила размазаны в нескольких местах.
Наверху нет даты, а в начале – обычного приветствия, поэтому, едва склонившись над ними и пробежав глазами начало текста, я понимаю, что передо мной письмо.
Маргарета, я пишу тебе, поскольку, по-моему, просто обязана сделать это. Не вижу никаких других вариантов.
Я знаю, что ты занята и у тебя вот-вот родится ребенок. А также что у вас не так много места. Но, пожалуйста, прими меня, своего отца, свою сестру и Биргитту у вас в Стокгольме. Я надеюсь, это только на короткое время, но, как твоя мать, умоляю помочь нам в нашей беде.
Ситуация здесь стала гораздо хуже, чем я могла себе представить. Весь город будто впал в транс, и твоя сестра вместе с ним. Люди относятся к пастору так, словно он сам Бог-Отец, но лично мне он начинает казаться демоном в человеческом обличье. Из-за него весь приход сошел с ума. Я слышала, как странно они разговаривают во время церковной службы. Каждый день на закате солнца их песнопения разносятся на весь город.
Сейчас уже осталось не так много людей, не попавших под влияние пастора, и твоя сестра – его правая рука. У меня такое чувство, словно я вот-вот потеряю ее. Она перебралась в церковь и ночует там, и я боюсь, что с помощью яда, который он вливает ей в уши, ему уже удалось полностью настроить ее против нас. Надо забрать ее отсюда, пока не станет слишком поздно.
Я понимаю, что тебя наверняка интересует, при чем здесь Биргитта. Знаю, это дополнительная обуза, особенно если вспомнить о том, какая она теперь, но я не осмелюсь оставить бедняжку здесь. Пастор Матиас и его приход ненавидят ее. Они называют Биргитту ведьмой и исчадьем зла и говорят, что она одержима демонами и служит самому дьяволу. Боюсь, они могут причинить ей вред, если я оставлю ее. Она же не в состоянии защитить себя.
Сейчас я даже не уверена, что они следуют христианскому учению. Их мессы начали проходить в старой
Здесь письмо прерывается. Ни точки, ни привычного окончания. Как будто что-то случилось и Эльзе пришлось отложить его в сторону посреди предложения, засунуть в ящик с бельем, а потом она не озаботилась закончить его.
Или не смогла…
Эльза
Она колеблется какое-то время, держа ручку над бумагой, прежде чем опять опускает ее.
«Сейчас я даже не уверена, что они следуют христианскому учению…» Когда эти слова наконец ложатся в текст письма, она замечает, что написаны они неровным, прыгающим почерком, немного отличающимся от ее собственного. Она не знает, сколько может рассказать Маргарете.
Старшая дочь всегда была под стать ей самой – при первой же возможности рвалась в бой. Эльза боится писать слишком много, поскольку Маргарета может все бросить и приехать сюда. Но в то же время просто необходимо рассказать о событиях в городе. Она должна поделиться с кем-то. Ей невыносимо терпеть происходящее.
До последнего времени Эльза еще надеялась справиться с ситуацией. Надеялась, что у них хватит на это сил.
Но однажды, несколько дней назад, она пришла домой, а Стаффан сидел за кухонным столом и ждал ее. По его словам, он хотел поговорить с ней. Его глаза блестели, но она не почувствовала запах алкоголя и сначала испытала облегчение. Решила, что он наконец взял себя в руки, поняв, как далеко все зашло.
Эльзе становится немного не по себе, когда она вспоминает о том, как в ней зародилась надежда. Она сидела напротив него на кухне, сжав ладони в кулаки. Царила жара, нежданно напомнившая о себе в конце лета.
Когда он заявил ей, что с этим пора кончать, Эльза на полном серьезе согласилась с ним. Даже открыла рот, собираясь сказать, что им надо будет попытаться как-то образумить Айну, однако Стаффан перебил ее, прежде чем она успела произнести хоть слово.
– Ты должна обуздать себя и перестать мешать пастору, – заявил он ей. – Люди начали говорить всякое… Хватит уже.
В то мгновение ее сердце словно разорвалось. А муж смотрел на нее пустыми злыми глазами.
В следующий вечер он вообще не пришел домой.
А когда их обычные вечерние песнопения снова разрушили тишину над Сильверщерном, Эльзе показалось, что среди прочих она узнала голос Стаффана, хотя это, конечно, было абсолютно невозможно.
«Их мессы начали проходить в старой»
Хлопает входная дверь, и рука опять замирает над письмом.
– Стаффан? – спрашивает Эльза, превозмогая страх, почти шепотом.
Она слышит шаги в доме. Поднимается со стула, быстро хватает письмо со стола и торопливо озирается по сторонам в поисках места, куда бы ей спрятать его. Затем открывает платяной шкаф и сует его в ящик с трусами. Как раз успевает закрыть дверцы, когда
