Человеческая фигурка.
Неловкими длинными штрихами Туне рисует волосы вокруг головы – грифель царапает мягкое дерево, – а потом утыкает карандаш в центр нарисованного лица и начинает двигать его по кругу. Раз за разом, раз за разом. В результате появляется рот в виде затушеванного круга.
Но тут кончик внезапно ломается, и Туне замирает, а затем издает какой-то звериный рык, идущий из глубины ее груди. При этом она смотрит не прямо на меня, а немного в сторону, но очень близко от моего лица, и у меня создается ощущение, словно она старается сказать мне что-то.
Уж слишком хорошо знакома мне нарисованная ею фигурка. Я видела ее раньше. На бумаге и на потертой поверхности стола.
Она рисует в точности как ее бабушка.
– Точно как Биргитта, – говорю я, сама не зная, сказала это себе или ей.
Услышав это имя, Туне смотрит мне прямо в глаза.
Тогда
Эльза знает, что Айны не будет дома. Она не видела дочь уже несколько дней. Эльза сказала Ингрид, что ей надо зайти к себе и забрать все необходимое, одежду и деньги.
Она проносится по дому, как вихрь, и торопливо набивает маленькую сумку своими вещами, особо не выбирая. Ей нельзя брать слишком много. Никто не должен понять по ее виду, что она куда-то уезжает.
Денег у них почти не осталось, но Эльза берет два серебряных ожерелья, которые унаследовала от своей матери. Цепочки тонкие, но что-то в любом случае стоят. Она, пожалуй, сможет продать или заложить их в Стокгольме, чтобы уж совсем не сидеть на шее у Маргареты.
Эльза вспоминает о своем письме старшей дочери, спрятанном среди нижнего белья, но, поскольку у нее нет времени заниматься им, решает оставить его там.
Только когда она снимает маленькую банку из-под чая с верхней полки кухонного шкафчика, ее внезапно начинают одолевать сомнения. Пульс подскакивает, шум ударов собственного сердца начинает давить на слух.
Кажется неправильным брать ее.
В ней находятся остатки их семейных сбережений. Несколько тысяч крон в купюрах разного достоинства. Если она возьмет всё, у Стаффана и Айны вообще не останется на что жить.
Но они ведь приедут вслед за ней, пытается она убедить себя. А Айна вообще составит ей компанию.
Это не кража. Это ведь и ее деньги тоже.
Эльза берет семьсот крон, аккуратно складывает их и засовывает в чулок, лежащий среди прочего барахла в ее сумке. Банку с остальными деньгами она возвращает на полку. Ей становится немного легче на душе, и в то же время это кажется капитуляцией.
Эльза бросает взгляд на часы, висящие над кухонной дверью. Уже почти семь утра. Айна еще должна быть в церкви.
Она быстро запирает дом, но когда начинает удаляться от него, в ней вспыхивает страстное желание развернуться и поспешить назад, поскольку Эльза внезапно понимает, что уже не вернется сюда под вечер и не начнет, как обычно, готовить ужин. Что, пожалуй, никогда больше не откроет эту дверь на пороге сумерек, не войдет внутрь и не услышит, как Айна с Карин ходят на втором этаже и хихикают бог знает над чем. Никогда больше не увидит, как Стаффан сидит на кухне, положив ноги на стул, и не будет ругать его за то, что он не снял обувь.
Это первый дом ее и Стаффана. Именно в нем выросли их девочки. Эльза сама покрасила дверь в зеленый цвет и объяснила соседям, что сделала это ради дочерей. В результате они якобы всегда могли знать, где живут. Но, честно говоря, она поступила так ради себя. Чтобы уже издалека видеть собственное жилище.
Эльза обещает себе, что вернется назад. Она, и Стаффан, и Айна, все вместе. Что в один прекрасный день они снова откроют свою зеленую дверь. Когда все закончится. И, пожалуй, возьмут с собой и Кристину тоже…
Эльза берет курс на церковь, чувствуя, как ее все больше охватывает волнение. Однако она старается сохранять спокойный вид и вести себя как обычно. Ведь от этого зависит слишком многое.
Эльза всегда гордилась своим умением сохранять голову холодной и держать ситуацию под контролем; но теперь, когда это действительно необходимо, она дрожит, как осиновый лист.
Наступающее утро обещает быть красивым, теплым и ясным. Но даже на фоне чистого неба возвышающаяся над городом церковь выглядит угрожающе. Ее двери стоят нараспашку, как всегда в это время. Пастор много проповедует о том, что ни у кого не должно оставаться тайн от Господа или прихода…
От одной мысли о нем и его холодных серых глазах на молодом, почти юношеском лице у Эльзы мороз пробегает по коже.
Ей требуется быть сильной.
Она торопливо поднимается вверх по лестнице, как человек, которому нечего скрывать и нечего стыдиться. Входит внутрь, останавливается и окидывает взглядом картину, открывшуюся перед ней.
Они лежат вповалку, все вместе, свернувшись калачиком подобно детям, на тонких одеялах, которые вряд ли могут защитить их от холодного пола, – и в бледном солнечном свете, проникающем внутрь через высокие окна, выглядят как бездушные каменные изваяния ангелов.
Эльза застывает на пороге. Их здесь наверняка больше сотни. Старых и молодых, мужчин и женщин. Среди них она видит детей, лежащих рядом со своими матерями. Она знает их всех.
У Май-Лиз больные колени. А Каролин родила своего старшего сына почти одновременно с тем, как Эльза – Маргарету. Будучи беременными, они обычно вместе вязали и болтали обо всем и ни о чем, обе немного ошалевшие от волнения и счастья. Йоран работал в шахте в одной бригаде со Стаффаном. Нервничая, он всегда заикался и обычно краснел, когда Эльза входила в комнату. Она всегда подозревала, что он неровно дышал к ней в молодости, – но потом встретил свою Перниллу и тогда уж перестал смущаться, разговаривая с Эльзой.
Пернилла. Она лежит в третьем ряду от него.
А в двух шагах от нее расположился Стаффан.
Ее любимый мужчина.
Она прожила с ним так долго, что, кажется, они знакомы всю жизнь, что она знает его как себя. Эльза была почти ребенком, когда они поженились, – моложе, чем Маргарета теперь.
Ей прекрасно известно, как он выглядит, когда тяжело болен или когда настолько пьян, что едва может говорить. Она знает, как слезятся его глаза, когда он болтает о своем отце, и как его большое суровое лицо смягчается, когда он смотрит на их дочерей. Она видела его безбородым юношей в девятнадцать лет, и в качестве новоиспеченного папаши в двадцать два, и в глубоком горе, когда в свои тридцать два он остался без отца. Именно Эльза обнаружила первые седые волосы у него на висках. А когда закрыли
