– Госпожа Кулльман, – повторяет мужчина. – Не заставляйте меня спускаться и забирать вас.
Ее уши отвыкли от мужских голосов, но она, конечно, распознаёт в нем угрозу.
Эльза поднимается на гудящие ноги и карабкается вверх по лестнице. Колени не хотят слушаться ее, и она не знает, холод, голод или темнота тому виной.
Когда Эльза добирается до конца лестницы, у нее возникает страстное желание сбежать или, по крайней мере, попытаться сделать это, – но молодой мужчина (при свете оказывается, что это Франк Сундин), крепко и больно хватает ее за плечо и, толком не глядя на нее, сразу же ведет ее куда-то. У нее кружится голова, и она плохо соображает, но изо всех сил старается не отставать от него и не упасть.
Судя по его лицу, вряд ли ей стоит ожидать сочувствия с его стороны, но Эльза все равно решает попробовать.
– Франк, тебе необязательно делать это. Если ты сейчас отпустишь меня, то сможешь сказать, что я вырвалась и убежала в лес. Ты не должен…
Он не отвечает и по-прежнему не смотрит на нее, но при этом дергает ее за руку так сильно, что, кажется, плечо вот-вот выскочит из сустава. Эльза замолкает, взвизгнув, как получившая удар ногой собака.
Она не понимает, куда идет. Они уже миновали церковь и двигаются в сторону центра. Куда же? Улицы на удивление пусты. Пока им не попался ни один человек. В окнах тоже не видно ни души; двери закрыты, несмотря на жару. Когда они проходят мимо ее дома, Эльза отворачивается.
Впереди она слышит шум, постепенно становящийся все громче, – где-то там гудит толпа. От голода и жажды у Эльзы кружится голова, горло распухло, в висках стучит кровь, и поэтому она сначала не понимает, что происходит. Только когда они начинают приближаться к площади и она уже чувствует под ногами булыжное покрытие, до нее доходит, куда исчезло все население Сильверщерна.
На площади полно народу, люди стоят на ней и между домов; при их приближении они расступаются и молчат. Эльза ищет знакомые глаза, кого-то, с чьей стороны она могла бы рассчитывать на помощь, но все они стали теперь чужими для нее. Те, кого она знала всю свою жизнь. Молодые мужчины и женщины, которых она качала на своих руках, когда те были детьми. Друзья, которых она утешала в беде и которым давала массу добрых советов. Все те, кто еще месяц, неделю, день назад дружелюбно поздоровался бы с ней на улице и спросил о том, не родила ли уже Маргарета там, в столице, и не собирается ли она приехать к ним сюда с младенцем…
Сейчас они все молча смотрят на Эльзу. Дают им пройти.
Через несколько шагов она опускает глаза и утыкает взгляд в свои ноги. Внезапно ей становится очень стыдно. Но она не знает, стыдно ли ей за себя – или за всех них; за то, что она позволяет вести себя, как собаку, – или из-за произошедшей с ними перемены.
Потом Эльза слышит знакомый звук, и из ее груди непроизвольно вырывается крик.
– Биргитта!
Посередине площади из мостовой извлекли несколько камней, а в обнажившуюся на их месте мягкую землю вбили толстый столб – березку, предварительно очищенную от веток и коры.
И к нему толстой веревкой привязали Биргитту.
Веревка охватывает ее тело на поясе и ниже и глубоко врезается в еще выпяченную вперед после родов, мягкую, нежную плоть в районе живота; Гиттан явно очень больно. Ее руки завернуты назад и связаны за столбом.
Голова висит, склонившись вперед, и Эльза не может видеть ее лицо. Однако она видит голые ноги Биргитты под свободной ночной рубашкой. С внутренней стороны они испачканы уже успевшей высохнуть кровью, которая ранее сбегала по ним вниз и образовала на земле небольшую лужицу.
– Биргитта, – снова бормочет Эльза – еле слышно, поскольку язык едва слушается ее.
Бедняжка не шевелится.
– Эльза, – слышит она мягкий голос пастора совсем рядом с собой.
До сих пор он держался среди толпы, но сейчас делает шаг вперед, в небольшое пустое пространство, возникшее вокруг Биргитты.
– Наконец-то, – говорит он.
Его лицо спокойно. Но оно пугает Эльзу более, чем чье бы то ни было.
– Что вы сотворили с ней? – хрипит она. Августовское солнце уже начало клониться к горизонту, но жара еще не спадает и по-прежнему действует угнетающе.
– Пришло время, – говорит пастор мягким голосом. – Пришло время для следующего шага. Слишком долго мы позволяли злу жить вместе с нами. Дурно влиять на нас. Но этого больше не будет.
Эльза хочет назвать его сумасшедшим. Сказать, что он потерял разум. Но холодный свет, горящий в глубине его серых глаз, заставляет ее замолчать, прежде чем она успевает произнести хоть слово.
Если Кристина родилась сейчас, значит, Биргитта забеременела зимой. В декабре. Всего через несколько недель после его появления в городе.
Когда он начал нашептывать своим приверженцам, что она – исчадье зла? Что она одержима демонами?
Кто поверит ей, даже если она сможет говорить? Любые ее слова расценят как злобную ложь, вполне ожидаемую от того, кто служит дьяволу. Точно как он сказал им.
Эльза молча окидывает взглядом тех, кто стоит к ней ближе всего. Своих соседей. Друзей. Кто поверит ей, если она попытается рассказать, как все происходит на самом деле?
– Ты – зло, – хрипло говорит Эльза пастору дрожащим голосом.
Тот воспринимает ее слова спокойно. Лишь печально качает головой.
– Вы слышите? – спрашивает он стоящих вокруг людей. – Вы слышите, как зло распространяется, подобно яду? Оно переходит, как заразная болезнь, от одного к другому. Оно разрушает душу так, что ее уже невозможно спасти… – Пастор смотрит на Эльзу своим холодным, коварным взглядом. – Можно ли еще спасти твою душу, Эльза?
Ей хочется плюнуть ему в лицо, но она не может. Она слишком напугана, и у нее слишком пересохло во рту. Она слишком слаба и подавлена.
– Сейчас увидим, – говорит Матиас таким тоном, словно никого другого рядом с ними нет, будто он тихо шепчет ей на ухо. Затем окидывает взглядом толпу и выкрикивает звонким голосом, разносящимся над площадью и заставляющим всех замолчать: – Пришло время изгнать зло. Пришло время впустить в свои души божественный свет. Сделать выбор и выбрать свет… – Он делает паузу. – Вы готовы к этому?
Его слова вызывают в толпе тихий гул, который быстро превращается в громкий вой, наполненный безудержным восторгом.
И тогда пастор поднимает руки. При виде его белых ладоней все сразу замолкают. А он держит их над собой и раскачивает ими, как в
