– Туне!
Роберт входит вслед за мной в прихожую, все еще до конца не пришедший в себя, с блуждающим по сторонам пустым взглядом.
– Попробуй найти какую-нибудь емкость для воды, – говорю я ему. – Поищи на кухне. Если найдешь что-то съестное, тоже бери с собой.
Он кивает и направляется по указанному адресу, а я поднимаюсь по лестнице, преодолевая по две ступеньки зараз.
– Туне?..
Свет умирающего дня пробивается внутрь через окно и придает всем предметам в комнате красноватый оттенок. Распоротому покрывалу на кровати, покосившемуся бельевому шкафу, письменному столу, половым доскам. Испуганному лицу Туне.
Лезвие ножа сверкает в его лучах, подобно молнии, и, отражаясь от него, они слепят меня.
Человек, стоящий позади моей подруги и держащий кухонный нож у ее горла, ненамного выше Туне. Его лицо скрыто спутанными седыми волосами. Худая, белая старческая рука крепко держит ее за темные волосы сильными костлявыми пальцами, а другая прижимает длинное узкое лезвие к ее шее.
– Закрой дверь, – говорит он скрипучим высоким голосом.
Я медленно поворачиваюсь, чтобы закричать, но, наверное, чем-то выдаю свои намерения, поскольку тот же голос предупреждает меня:
– Только пикни, и я перережу ей горло.
Это сказано спокойно и деловито, и сейчас я понимаю, что передо мной пожилая женщина.
Закрываю дверь, и та захлопывается с тихим щелчком.
– Много вас? – спрашивает незнакомка, когда я поворачиваюсь к ней снова.
Я пытаюсь сглотнуть комок в горле. Голос не хочет меня слушаться.
– Только мы, – отвечаю я наконец.
– Ты и тот, другой, на первом этаже?
Крошечная надежда, еще остававшаяся у меня, поскольку я думала, что она не знает о Роберте, сейчас умирает, и я киваю.
Старуха стоит неподвижно и, похоже, размышляет. Я едва осмеливаюсь смотреть на нее – боюсь, что она причинит вред Туне. Вместо этого гляжу на свою подругу, пытаясь перехватить ее взгляд и понять происходящее у нее в голове.
Мне хочется, чтобы кто-нибудь подсказал мне, что делать.
Потом я слышу шаги на лестнице.
– Алис, – кричит за стеной Роберт. – Я не нашел никакой бутылки для воды, но…
Судя по звуку, дверь за моей спиной открывается.
Стоящая перед нами женщина крепче сжимает нож и снова прижимает его к горлу Туне. Я вижу, как лезвие вдавливается в кожу.
– Что… – начинает Роберт позади меня.
– Тихо, – говорю я.
Он замолкает.
Сейчас
Теперь тишину нарушает лишь тяжелое, судорожное дыхание Туне.
– Хорошо, – говорит мне женщина, и я слышу одобрительные нотки в ее голосе. – Очень хорошо.
Когда она поднимает взгляд, ее волосы немного сдвигаются в сторону, открывая словно высеченное из камня лицо; она смотрит на нас через плечо Туне. Ее загорелую кожу покрывает густая сеть глубоких морщин, пронизывающих тонкие губы, за которыми виднеются желтые зубы. А посередине красуются глубоко посаженные, блестящие желто-карие глаза.
Нетрудно распознать эмоции, прячущиеся в них.
Это не страх и не беспокойство. А возбуждение. Опьяняющее и восторженное, от которого ее слегка трясет.
– Ты, – говорит она и кивает в мою сторону. – Свяжи ему руки.
Что-то знакомое слышится мне в ее голосе, в манере произносить слова.
Я откашливаюсь. Не уверена, смогу ли ответить, но теперь, по крайней мере, язык меня слушается.
– Мне нечем связать его, – возражаю я, стараясь говорить как можно спокойнее, чтобы не испугать или не разозлить ее.
– На кровати лежит веревка, – отвечает она чуть ли не радостно.
Все так и есть; я вижу ее, медленно ведя взглядом по кроватям. Веревка выглядит старой и непрочной и находится в ногах одной из них.
Я медленно наклоняюсь и поднимаю ее. Грубые волокна царапают мои ладони.
– Хорошо, – хрипит женщина. – Теперь свяжи ему руки.
Она смачивает губы быстрым движением остроконечного языка.
Я поворачиваюсь и смотрю на Роберта. Тот встречается со мной взглядом; как ни странно, сейчас он выглядит спокойнее, чем был в церкви, словно сумел взять себя в руки перед лицом реальной опасности.
Повернувшись назад, я обнаруживаю, что старуха больше не смотрит на меня. Ее взгляд направлен на Туне. Грязные зубы обнажаются – на лице появляется некое подобие улыбки.
– Ты думала, тебе повезет на этот раз? – спрашивает она с таким видом, словно меня и Роберта здесь нет. – Считала, сможешь спокойно распространять свой яд? Что больше нет никого, способного остановить тебя? Но я здесь. Я осталась.
Она издает хриплый каркающий звук, который, наверное, должен означать смех.
– Я сразу узнала тебя. Знала, что ты вернулась. Тебе понравилась моя песня? Ты помнишь ее? Под эту песню ты умерла, ведьма. Я хочу напомнить ее тебе…
Весь мир балансирует на кончике ее ножа.
Старуха поворачивает голову; теперь она смотрит на меня. При этом движении бóльшая часть ее лица открывается от волос, и теперь у меня есть возможность еще лучше рассмотреть ее. Некогда аккуратный носик сейчас почти не выделяется на фоне дряблой кожи. У нее короткие редкие ресницы. И родимое пятно под глазом, темное и удивительно элегантное, напоминающее нарисованную мушку из тех, какие когда-то использовали в качестве искусственного украшения.
– Пришло время, – говорит старуха. – Нам надо покончить с этим.
Она впивается в меня взглядом – и дергает Туне за волосы так, что ее голова запрокидывается назад, а горло полностью открывается ножу.
– Ты вернешь их мне, слышишь? Я знаю, что это была ты, – шипит старуха на ухо Туне. – Ты слышишь, как они поют? Они ждут меня. Они вернутся ко мне. Я заберу тебя с собой туда, и ты вернешь их, шлюха.
Последнее слово она фактически выплевывает, и в ее устах оно звучит неестественно. Старуха произносит его, как это сделал бы ребенок, на пробу; оно явно непривычно для нее.
Может, благодаря этому истина доходит до меня? Или эта ее странная детская манера разговаривать помогает мне постепенно разглядеть в старушечьем облике хорошо знакомые семейные черты? Проницательный взгляд и все прочее, что остается постоянным, несмотря на все старания возраста изменить облик человека…
Хотя, пожалуй, все дело в родинке. Ничего больше и не требуется.
– Айна? – говорю я.
Сейчас
Она впивается в меня взглядом. Мне кажется, я вижу некое подобие удивления на ее лице, однако оно исчезает столь же быстро, как и появилось.
– Вы заражены, – бормочет Айна сама себе, а потом повторяет последнее слово по слогам: – За-ра-же-ны.
Я не знаю, что она имеет в виду, но, по-моему, это не означает ничего хорошего.
Перевожу дыхание. Мышцы на шее напрягаются и снова расслабляются. Во рту стоит привкус страха.
– Я внучка Маргареты, – говорю. – Маргарета – моя бабушка.
Айна машинально облизывает губы.
– Маргарета? – повторяет она, словно смакуя это имя.
– Твоя старшая сестра, – шепчу я.
Она вроде как успокаивается; в какое-то мгновение даже кажется, что мне удалось достучаться до ее сознания. Но потом ее скулы напрягаются, Айна обнажает зубы, хмурит брови, и
