ЧЕТЫРЕ ВСТРЕЧИ
Моему мужу
Пролог
– Я такое для тебя придумала! Такое! – ликует Соня на том конце телефонного провода. – Видишь, среди ночи звоню!
– Вижу, – покосилась я на часы. – Говори уж.
– Слушай, напиши о любви!
– О любви? Н-да-а-а... Стоило из-за этого звонить... Еще и ночью. Ты же знаешь, я бабских романов терпеть не могу.
– А кто говорил, что дело не в сюжете, а в стиле, в подходе... Дескать, Бунин, Куприн...
– Но я-то не Бунин!
– Так и я в литературе не особо... Просто про лю-бовь люблю, – упорствует она. – И тебя люблю. По юности нашей скучаю. Возраст, наверное.
– Ну, если возраст... можно попробовать... Но только для тебя, – отвечаю. – Эпизодик какой-нибудь...
– Да хоть так. Только, чур, ты обещала!
– Я сказала «попробую».
Дальше что ни день – звонок: как героев назвала? сколько написала? как работается? хоть ссорься. Или пиши. А что писать-то? Начала вспоминать, додумывать, связывать и развязывать... что-то сюжетное наметилось, герои нарисовались, оживать стали, разговаривать, чув-ствовать, со временем на волю попросились...
Написанное письмо предназначено адресату и только ему, – оконченному роману требуется обнародо-вание. Письмо Соне было бы простым исполнением обещанного. Публикация – уже авантюра. Что ж, пусть авантюра. Но ради чего? или, говоря по-школьному, о чем думал автор, уходя (и уводя читателей) в мир своего вымысла и придуманных героев? Отвечу: автор думал, что жизнь – штука увлекательная и благородная. Ощутим ли мы ее глубину или примем за пустышку, милую забаву, случайную декорацию к собственному существованию, – это кому как выпадет.
___
Часть I. Встреча первая
Глава 1. Дорога на кольцо
Мяч, ало сверкнув влажными щечками, взмыл в го-лубизну весеннего неба и завис над оживленно шумящим, многолюдным двором, дразня разгоряченных футболом мальчишек, пугая мамочек с колясками и бабушек на ска-меечках; осмелевший от близости к солнцу, устремился в самый тенистый, дремучий уголок, звонко шлепнулся о мерзлую землю, игриво подскочил к долговязой девице в сером, – но, смущенный ее невидящим взглядом, неуклю-же плюхнулся на кочку, чубатую зимним сухотравьем, и потерянно завихлял по слякоти и ледовой крошке назад к стадиону. Обрадовано загалдели мальчишки, выдохнули мамочки, успокоились бабушки, а девица шагала все так же ровно и осторожно, как слепая.
В прежней школе ее, веселую непоседу с раскосыми глазами и вечно растрепанными косичками, любили и ру-гали за живость характера, а в этой не сложилось. Марину избегали, слегка подтравливали, она робела и уходила в себя – от общей неприязни, от серых стен, болотно-зеленых досок и черных шкафов... Все, что радовало глаз, – цветы на окнах да небо за окнами, – сопровождалось одергиваю-щим «хватит ворон считать! Смотрим в учебник!»
А как подготовка к выпускным началась, вообще головы не поднять:
– Не отвлекаемся! Помним об экзаменах!
О них забудешь! С утра до ночи: экзамены, экзаме-ны, экзамены... Сами извелись, ученикам роздыху не дают, родителей накачивают...
Матушку Марины, Варвару Владимировну и накачивать не надо. Ее запальчивая, яркая, страстная душа без подвигов и героики жить не умеет, – им одним верит. А вот дочке... – Что дочка? Так себе человечек, заурядный да бесталанный, и как ни влюблена в мать, как ни старает-ся заслужить ее благосклонности, уж больно себе на уме. Как такой верить? С той же учебой: в будни и в выходные до поздней ночи сидит, заучивает, записывает, – но огонька в глазах нет. Вот и горячится Варвара Владимировна, увещевает, что образование и человеческое достоинство нераздельны и дело не только в институтах и «корочках». Просто уважать личность непросвещенную и недоразви-тую (тем более дочь! – плоть от плоти) Варвара Владими-ровна никак не сможет.
Марине в этих увещеваниях все чаще пророчество слышится. Она вроде старается изо всех сил: о Соне (под-ружке по двору), рисовании и других глупостях забыто, все силы на учебу брошены. С утра до ночи – тетради, конспек-ты, учебники да страх Варвару Владимировну разочаро-вать, недостойной дочерью оказаться. И все равно ошибки случаются, а дурные предчувствия только навязчивей ста-новятся. Разве по дороге из школы домой забудешься, уне-сешься подальше от неизбежного, хотя бы на время, хотя бы мысленно.
К счастью, дорога до дома не близкая: без проис-шествий, аварий, задержек – почти час на трамвае. Час свободы от мыслей и чувств! Пускай ничего не меняющей, бездумной, бестолковой свободы, уводящей от страхов и тревог в пустоту беспамятства, – но как же Марина ей упи-валась! Еще до того, как сесть в трамвай (садилась она на кольце, где кроме нее в вагоне и людей-то не было), еще до того, как дойти до кольца, едва выйдя из школы, она впадала в душевное, – вернее, бездушное, – оцепене-ние, и уже ни весна, ни мальчиший гвалт, ни мяч, упавший ей прямо в ноги, не могли вернуть ее к реальности.
Лишь за несколько метров до кольца Марина «ожи-вала», высматривая «свой» трамвай, и заняв место у окош-ка, любовалась на знакомую до мелочей картину. В центре круглой асфальтированной площадки недвижным пауком темнела диспетчерская будка с недобрым взглядом грязных окошек, по кругу площадки серебристыми паутинками пе-ремигивались рельсы, на которых, втайне ожидая свободы, толпились цветастые свежеомытые составы.
Через минуту-другую Маринин трамвай вздрагивал, осторожно и медленно трогался, словно боясь привлечь внимание диспетчеров из паучьей будки, еле заметно выезжал с площадки, и выпутавшись из паутины кольца, вырывался, наконец, на проспект, на волю, – блестящий, звенящий, счастливый!
Глава 2. Не спите в общественном транспорте!
Час – это хорошо, это много: читай, зевай, смотри в окно... Главное, не спать. Некрасиво может получиться, некрасиво и невоспитанно. Впрочем, соображения этикета все чаще уступали силам природы, и только очнувшись, Марина понимала, что снова не заметила, как заснула. Вот и сейчас трамвай уже подползал к булочной, а невоспитанная пассажирка только-только протирала глаза. Ничего, до дома еще пара остановок, есть время очу-хаться, даже подразмяться, если соседнее место свободно. Но нет, – дядька какой-то сидит. Свободных мест полно, даже сдвоенных, – чего не отсядет? Задремал что ли? Краешком глаза окинула джинсы, серебристо-серую курт-ку, черную сумку, и вдруг показалось, что он не просто ря-дом сидит, а потому что с ней рядом. Может, не проснулась до конца, вот и мерещится всякое. Да что гадать, не проще ль выйти?
Едва подъехали к остановке, она с заполошным «чуть не проехала!» рванула на улицу
