– В этой семье добра желают только для себя. – Он бросил мне под ноги пачку бумаг. – Передай это судье Франкенштейну. И скажи ему, что я больше не стану тянуть с требованием долгов. Он растоптал судьбу моего сына. Я растопчу его состояние.
Он развернулся, чтобы уйти, – и обнаружил у себя за спиной судью Франкенштейна. Надо было взять на себя роль хозяйки и пригласить их в гостиную. Судья Франкенштейн посмотрел на меня, а потом на бумаги, которые швырнул отец Анри. Его некрасивое красное лицо исказилось смесью ярости и страха.
Я присела в глубоком реверансе и, шелестя юбками, поспешила в детскую.
– Пойдемте! – выпалила я, влетая туда. – Давайте погуляем!
Жюстина согласилась, чувствуя мою невысказанную мольбу. Уильям, которого уговаривать было не нужно, носился вокруг нас, то и дело забегая вперед. Мы держались рядом с домом. Затылок у меня кололо от ощущения, что за нами наблюдают. Я быстро оборачивалась, но видела в окнах лишь отражения деревьев. Если кто-то и наблюдал за нами, то не из дома.
Ветер уныло завывал в кронах, встряхивая ветви. Где-то справа, в утренней тени, которую отбрасывал дом, хрустнула ветка. Я догнала Уильяма и ухватилась за его горячую ладошку, как за якорь, пытаясь впитать немного его беспечности, пока он показывал мне интересные камешки и деревья, на которые ему хотелось залезть.
– Элизабет раньше здорово лазила по деревьям, – с улыбкой заметила Жюстина.
Я рассеянно кивнула. Мыслями я все еще была в вестибюле и выслушивала обвинения месье Клерваля.
Неужели мы и впрямь разрушили судьбу Анри?
Спустя всего две недели после отъезда Анри я получила от него письмо.
Сказать, что я терпеливо ждала, было бы ужасной ложью. Я не отходила от окон и не сводила глаз с противоположного берега, словно могла силой воли ускорить появление вестей.
Вся моя жизнь зависела от поездки Анри в Ингольштадт. За это я ненавидела его, Виктора и весь мир. Как так вышло, что мое будущее было во власти двух мальчишек, один из которых не озаботился написать мне пару строк, а другой хотел провести со мной всю оставшуюся жизнь, не зная, кто я на самом деле?
Наверное, в каком-нибудь дешевом романе из тех, что мне запрещалось читать, но которые я все равно таскала у мадам Франкенштейн, я бы разрывалась между двумя возлюбленными и чахла в муках выбора.
В реальности мне хотелось разорвать их.
Я была к ним несправедлива. Вот только в моей жизни не было ничего справедливого, и я не могла найти в себе жалости ни для Виктора, который то ли хотел жениться на мне сам, то ли готов был уступить меня другому, ни для Анри, которого я использовала как кнут, чтобы подстегнуть Виктора к действию.
Я смотрела на письмо, которое сжимала в руках. Виктор или Анри? Все уже было решено без меня.
Хотя я мечтала разорвать конверт в ту же секунду, как он попадет ко мне в руки, сначала я все же ушла в густой лес за домом. На горизонте виднелись горы. Я провела у их подножия много радостных дней и даже однажды побывала на ледниковой равнине. Теперь их безмолвная мощь не приносила мне покоя. Я свернула в самую чащу, пробираясь по колючкам и кустам, пока не нашла дуплистое поваленное дерево.
Словно вернувшись к первобытным корням, я забралась внутрь и свернулась клубком. Я выглянула наружу. Нельзя ли мне жить здесь? Свить гнездо, обустроить дом. Зимой впадать в спячку. А ночами рыскать по подлеску в поисках добычи.
Подобные фантазии поддерживали меня до появления в моей жизни Франкенштейнов. Теперь я знала, что из этого ничего не выйдет. Я умру от голода или замерзну до смерти. В диком лесу, который я любила больше всего, мне не было места. Мне придется довольствоваться тем, чего мне удастся добиться самой.
Я вскрыла конверт.
Буквы, которые Анри всегда щедро украшал уверенными, вальяжными завитками, прыгали. По краям бумага была покрыта пятнами, чернила местами смазались, как будто он сложил письмо, не дожидаясь, пока оно высохнет.
«Дорогая Элизабет», – прочла я и поняла, каким будет ответ. Не «Милая Элизабет», не «Отрада моего сердца», не «Мечта о будущем счастье». Анри мог писать так просто лишь в одном случае: сердце его было разбито.
«Я поговорил с Виктором и рассказал ему о своем намерении взять тебя в жены. Боюсь, я нанес нашей дружбе непоправимый урон. Я видел двух близких людей, выросших вместе и любящих друг друга нежной дружеской любовью, и не понимал истинной глубины вашей связи. Полагать, что я могу встать между вами, было предательством. Это было покушение, на которое он не может – и не должен – закрывать глаза.
Размышляя о своих чувствах к тебе, я пришел к выводу, что они родились из зависти. Я всегда завидовал Виктору. Я хотел быть им. И вместо того, чтобы им быть, я хотел получить то, что принадлежит ему. В том числе тебя. Пожалуйста, прости мне мою самонадеянность».
Следующие несколько слов были смазаны. Мне удалось разобрать только последние строки: «…в Англию, чтобы привести в порядок мысли и восстановить душевные силы. Не жди от меня новых писем. Будет лучше, если я оставлю мою фальшивую дружбу в прошлом и попытаюсь начать жизнь заново. Прости меня. Анри Клерваль».
Даже подпись Анри была совсем простой, без украшений. Я едва ее узнала, хотя, конечно же, это была его рука. Кто-то будто вселился в него и заставил написать это письмо. Впрочем, наверное, так оно и было.
Анри, которого я знала, всегда восхищался Виктором и смотрел на него с жадностью, которая почти заставляла меня ревновать. Неужели это было притворство? Неужели Анри оказался куда лучшим, чем я, актером, раз смог убедить меня, закоренелую лгунью, в своей непогрешимой искренности?
Что-то было не так. Может быть, Анри действительно верил в свою любовь ко мне и лишь в разговоре с Виктором наконец осмыслил свои истинные мотивы?
Иногда мы были незнакомцами даже для самих себя.
Итак, моя судьба была решена. Анри уехал, а Виктор все еще хотел видеть меня рядом. Но почему он мне не написал? Действительно ли Виктор хотел быть со мной, или же он просто не желал отдавать меня Анри?
Я глубже забилась в свою временную берлогу. Внутри у меня было так же пусто и неприютно, как в этом дереве. Я буду ждать письма от Виктора.
Больше мне ничего не оставалось.
Жюстина застала меня у окна, когда я смотрела на вечерний пейзаж. Я сидела так с тех пор, как месье Клерваль ушел и мы наконец набрались смелости вернуться в дом.
