Я прищуриваюсь, когда он закрывает крышку кувшина, затем поднимает его и смотрит на меня. Он начинает трясти смесь.
Моя кожа покрывается льдом. Он убил собственного друга. Перед королем и Холмом, ни больше ни меньше.
Чья-то рука хватает меня, и глаза Жермена расширяются от ужаса. Он сжимает мои пальцы, словно умоляя помочь ему, его дыхание становится затрудненным.
— Винсент… — он задыхается.
— Что он натворил? — И тут я замечаю, что мое собственное дыхание становится странным, а горло сжимается. Что сделал Винсент?
Давай, Рен, думай. Я наклоняюсь, чтобы понюхать дыхание Жермены, и замечаю синеватое пятно вокруг его рта. Вот только теперь оно окантовывает и белки его глаз.
Ягоды кровянника? Покалывание в пальцах усиливается. Оно уже доходит до моих локтей.
Лют кашляет рядом со мной, потом давится, и его тоже вдруг начинает трясти.
— Лют!
Не знаю, как Винсент это сделал, но он дал нам дозу ягод кровянника. Я снова смотрю на его безучастное лицо, потом на стол, где начинают появляться заметные фиолетовые полосы. Прямо там, где он провел рукой в перчатке.
Перчатки. Те, что он использовал, были выброшены рядом с кучей других — рядом с нашими перчатками. И на них фиолетовые пятна.
Факт в том, что он принес сюда ягоду, размял ее и нанес там, где, как он знал, мы прикоснемся руками…. Это блестяще, и тошнотворно, и от мысли, что он когда-то был моим другом, меня тошнит. Я поворачиваюсь к Жермену, которому все еще пытается помочь Лют, и снова считаю пульс. Учитывая, что он еще не умер, значит, доза разбавлена. Что логично, учитывая, что она была принята прикосновением к дереву.
— Он использовал кровянник, — говорю я вслух. — Яд просачивается через наши руки.
Руки Люта дрожат, когда он кивает.
— Насколько все плохо?
— Яд достаточно токсичен для того, чтобы если не противодействовать ему, мы все скоро умрем.
Лют наклоняется и делает вид, что не дрожит, хотя синее пятно уже начинает расползаться по его губам.
— Что тебе нужно?
Я возвращаюсь к своим занятиям в лаборатории с отцом. К природным токсинам и их противоположностям. Я встаю и оглядываюсь в поисках вазы с цветами. — Мне нужны пифонии.
— Как украшения на веранде? — не дожидаясь ответа, Лют отталкивается от пола и, спотыкаясь, выходит из комнаты, но через тридцать секунд возвращается с целой вазой цветов. Его ноги дрожат так сильно, что он едва может стоять. Как и мои. Яд поражает наши легкие и нервную систему.
Я помогаю ему сесть. Так. Желтые бутоны размером с пуговицу. Я не обращаю внимания на дрожь в руках и туловище и начинаю вытаскивать цветы. Лют срывает листья и бросает их на пол, а потом переворачивается, прижимая руки к груди.
Я не останавливаюсь, чтобы помочь ему — просто протягиваю руку, хватаю стакан и использую его основание, чтобы размолоть лепестки прямо на мраморе. Как только я заканчиваю, то хватаю влажный комок и засовываю его под язык Жермена, затем под язык Люту и себе, так как мое дыхание становится все более тяжелым, а зрение начинает затуманиваться.
Сквозь полумрак я вижу, как Винсент ставит кувшин со смесью, которую только что закончил. Жидкость в стакане вспыхивает, как яркая голубая звезда.
Я хочу сказать ему, чтобы он шел в ад, но не делаю этого, потому что мое тело внезапно взрывается агонией, когда мои органы начинают дрожать и разрушаться во внутреннем землетрясении. И не только в моих нервных окончаниях и угасающем разуме, но и в той части меня, которая знает, что победа Винсента означает, что я потерпела неудачу.
Моя мама с ее болезнью.
Моя вера в то, что я смогу пройти этот тест.
Мои слабые надежды на будущее.
И как я ни стараюсь не думать об этом, все, что я слышу в своей голове, — это предположение дяди, что, возможно, я слишком похожа на своих родителей, чтобы стать другой.
Комната начинает вращаться. Король и его друзья, холодный мраморный пол — все начинает мерцать, как мираж, вызванный ядом. Я моргаю и хватаю Люта за руку, когда наступает темнота, а Винсент бросается к мраморной двери.
В следующую секунду Лют, шатаясь, поднимается на ноги, тянет меня за собой и подталкивает нас туда, где Винсент возится с ключом и замком. Только мы делаем всего два шага, как Лют падает. Я пытаюсь поднять его, когда его тело начинает биться в конвульсиях, как у Жермена.
Лют скрипит зубами, словно ему нужны все силы, чтобы удержать сознание, а затем кивает на Винсента.
— Иди.
— Я не закончила эксперимент.
— Откуда ты знаешь, что это не эксперимент? Иди.
Я дергаю его за руку.
— Если я пойду, ты пойдешь со мной.
Руки Люта скользят вверх и обхватывают мое лицо, его горячая кожа прижимается к моей. Я чувствую, как его сердце бьется в ладонях, прижатым к моим щекам.
— Я уже выиграл, — шепчет он.
Он отталкивает меня.
— Теперь беги, — потом его руки ускользают, и мое зрение слабеет, хотя я слышу его в своем сознании, в ушах, во рту, и его слова так сильны, что я отбрасываю страх и, спотыкаясь, иду вперед.
Комната вертится с каждым неуверенным шагом. Я бегу и падаю через пространство до двери, которую Винсент уже открывает. Я бросаюсь к его рубашке и царапаю пальцами его спину как раз перед тем, как порыв дневного воздуха откидывает его на меня.
Он удивленно оборачивается, потом хихикает и хватает меня за талию, чтобы я не упала.
— Вот почему ты мне нравишься, — он кладет руку мне на подбородок и наклоняется к моему лицу, пока его губы не оказываются в дюйме от меня. — Ты боец. Прими мое предложение, и я все равно подарю тебе мир, — его рука сжимается сильнее, и с каждой унцией ярости, которая у меня есть, я отшатываюсь назад и рукой бью его под ребра в диафрагму, в то время как мое дрожащее колено дергается, чтобы соединиться с его семейными драгоценностями.
— Прости, — выдыхаю я. — Твой мир слишком мал. Я пихаю его, отталкивая в сторону, и ныряю в дверной проем, где я внезапно вылетаю на балкон, выходящий на вход в лабиринт и фестивальные площадки средь бела дня — мои глаза охватывают море гуляк.
Свет такой яркий, что я закрываю глаза. Шум оглушительный — но к нему примешивается крик чаек и соленый воздух порта. До тех пор, пока нарастающий поток голосов не становится достаточно ясным для меня, чтобы различать слова и фразы.
Они спорят о правилах рыболовства.
Я щурюсь. Не просто спорят. Фестиваль выглядит наполовину разрушенным. Палатки Верхних снесены, а террасы заняты Нижними.
Я оглядываюсь на дверной проем, но Винсента нигде не видно. Только Холм, король и его спутники стоят
