Монах разочарован.
– Если так, то я тоже сильно удивился бы, если бы ты освободился от необходимости воплощаться в теле. Значит, после твоей кончины в твоем коридоре появится 113-я дверь.
Выражение лица Фируна резко меняется, он напряженно морщит лоб.
– Что-то не так? – пугается Рене. – Вы умерли?
– Отключился мой мозг. У меня обморок.
– Вас приведут в чувство пощечинами или ведром ледяной воды.
– В этот раз обморок очень глубок, возможно, это даже кома. Мне очень жаль.
Надо же. У нас с ним одни и те же выражения.
– Я не смогу продолжить этот захватывающий разговор, Рене. Мне надо вернуться, иначе есть опасность больше не воссоединиться с телом.
– Понимаю. Спасибо за этот грот-бункер в лесу моего духа.
– У тебя-то там как дела?
– Мне не так больно, как вам, это же вроде как лечение. Заявленная цель – разрушение памяти, а не причинение страданий.
– Повезло.
– Ток, которым меня мучают, слабее вашего, поэтому это может длиться дольше. Подожду еще, может, этому наступит конец. Не знаю, как благодарить вас за помощь.
– Лучшая благодарность – сделать так, чтобы о моем существовании не забыли. Если комендант лагеря исполнит свою угрозу и устроит мне damnatio memoriae, ты сможешь засвидетельствовать, что я жил и кто такие на самом деле красные кхмеры.
– Можете на меня рассчитывать.
– Если получится, расскажи подробно, что здесь творится. Расскажи, что пережили другие монахи моего монастыря, чтобы об этом знали другие поколения. Скажи им, что тоталитаризм может рядиться в привлекательную тогу: черный фашизм, красный коммунизм, зеленый религиозный фанатизм. Но на самом деле все это одно и то же. Циничные бандиты, лгущие, будто они защищают принципы благородства и самоотречения, на самом деле заботятся только об обогащении. Во всем мире борются сторонники рабовладения и освобождения: не надо обращать внимания на их речи и грим, все решают дела. В моей стране рабовладельцы прикинулись освободителями народа. Хуже всего то, что они убеждены, что делают это для блага людей!
– Как же с ними бороться?
Монах улыбается, а потом пытается подоходчивее донести свою мысль:
– Чтобы напугать чудовищ, надо показать им зеркало.
Рене согласен, что метафора сильная. Фирун уточняет:
– Во мне нет ненависти к ним. Благодаря им я лучше узнаю себя самого и на что способен мой дух. И потом, благодаря происшедшему я встретил тебя. Раньше реинкарнация была для меня смутным понятием, а теперь я знаю, что следом за мной придешь ты.
– Но вы рискуете умереть!
Фирун снова находит формулу, исчерпывающе выражающую его ощущения:
– Конец для гусеницы – начало для бабочки.
Обожаю метафоры этого монаха! Жаль, что он не написал книгу, в которой эти две фразы горели бы огнем. Если его забудут, если я не сумею обессмертить его мысль, это будет значить, что он старался зря. В любом случае гусеница – он, бабочка – я. Мой долг – взлететь.
Он не знает, как объяснить это себе прошлому. Конец разговору кладет сам Фирун.
– Хорошего окончания пытки, Рене, – говорит монах, это звучит как «хорошего окончания вечера».
– И вам хорошего окончания пытки, Фирун. Спасибо, что помогли.
Рене Толедано ждет, уставившись на пламя принесенной монахом свечи. Снаружи бушует нескончаемая гроза. Дождавшись, пока уймется очередной приступ небесного громыхания, он откатывает валун, загораживающий выход из грота.
Перед ним совсем другой пейзаж – пылающий лес. Деревья горят, как факелы, от некоторых уже осталась одна зола.
Максимилиану Шобу мало было удалить сорняки с дорожек. Он безжалостно принялся за самые крупные мои деревья, за лучшие мои воспоминания.
Рене Толедано выходит в коридор со 111 дверями и подходит к 112-й. Перешагнув через порог бессознательного, он видит лестницу. Он закрывает глаза и медленно поднимается по ступенькам.
10-я, 9-я, 8-я… Он приблизился к поверхности, но не смеет открыть глаза.
7-я, 6-я, 5-я ступенька.
Ничего не слышу, наверное, путь свободен.
3-я, 2-я, 1-я.
Он восстанавливает контакт с настоящим. В этом участвует его осязание, но не зрение.
Он чувствует, как его отвязывают, как кладут на носилки. Потом он чувствует под собой койку.
Хватит на сегодня сильных ощущений. Наверное, доктор Шоб рассудил: «Сомневаешься – перезагрузи».
Не открывая глаз, он проваливается в сон.
54.«Мнемозина». Damnatio memoriae
Понятие damnatio memoriae, восходящее к Древнему Риму, означает «проклятие памяти», попросту приговор к посмертному забвению как кара за измену.
Это считалось наихудшим, что может случиться с человеком, так как продолжалось и после его смерти. Это была прямая противоположность consecration, освящению – превращению человека в святого и вечному спасению от забвения.
Угрозой damnatio memoriae римляне предостерегали своих императоров от совершения низостей. Некоторых из них считали заслуживающими такой кары.
Среди осужденных на damnatio memoriae можно назвать Марка Антония (союзника Цезаря и возлюбленного Клеопатры, выступившего против первого императора Октавиана Августа), Калигулу, Нерона и Коммода (трое последних обезумели и заделались жестокими садистами) и некоего Гету (о нем известно совсем мало, только что с ним расправился родной брат Каракалла, чтобы править самому).
Статуи приговоренных к damnatio memoriae разбивали, их имена вымарывали из надписей, монеты с их изображением переплавляли и запрещали к обращению, нарушителей запрета произносить их имя приговаривали к смертной казни.
Об их существовании нам известно из документов, сохранившихся вопреки запретам в отдаленных провинциях, куда не успевали дойти указы о придании забвению.
До римлян подобная кара была в ходу у египтян: так был приговорен к забвению фараон Эхнатон, считавшийся еретиком из-за его желания реформировать и модернизировать страну и свергнутый в результате заговора жрецов.
Особенно неутомим в деле стирания памяти был фараон Рамсес II, вычеркнувший из истории нескольких нелюбимых предшественников. Он уничтожил все картуши с упоминаниями фараонов от Аменхотепа III до Хоремхеба (следы их существования удалось обнаружить опять-таки благодаря текстам, сохранившимся в отдаленных провинциях).
У греков такому же проклятию был подвергнут Герострат, сжегший храм Артемиды. Ирония истории: он сделал это, чтобы прославиться…
Нацисты обрекли на забвение священника Алоиза Гримма, иезуита, выступавшего против Гитлера. Сталин прибегал к тем же приемам, чтобы предать забвению всех известных старых революционеров, в особенности соратников Ленина (начиная с Льва Троцкого, создателя Красной армии). Их систематически вырезали из фотографий, под запретом было даже произнесение их имен.
Однако всех превзошел размахом борьбы с памятью о людях камбоджийский коммунистический диктатор Пол Пот в 1975–1979 годах: при нем убивали всех членов семьи проклятого, его друзей и соседей – всех, кто мог бы свидетельствовать о его существовании. Так были убиты и официально забыты 1,7 миллиона человек, то есть 20 % всего населения Камбоджи того времени.
55.Очнувшись, он не понимает, где находится и кто он.
Напротив него сидит и улыбается некто в белом халате. Скорее симпатичный.
– Вам лучше?
Рене приподнимается на локте, в голове у него туман. У наблюдающего за ним маленького человечка свисает на лоб длинная белая прядь.
Я его знаю, но откуда? Меня-то самого как зовут?
Проклятие!
