Когда я выгрузилась с пакетами, бабушки у подъезда громко засопели, близоруко прищуриваясь в мою сторону.
— Ох, батюшки! — шарахнулась Матвевна, кутаясь в недоеденную молью шаль. — Неужто Светка? Всю жизнь, сколько себя помню, в лохмотьях ходила! Страшная, зачуханная, как пугало! Помнится, бывало, идет, а я думаю, что попрошайка.
Спасибо, буду знать! Я тут, оказывается, не на работу, а на паперть иду!
— И ведь скромницей была! — вздохнула бабка из соседнего подъезда, потирая укутанную поясницу. — А теперь что? Вырядилась! Глянь-ка, платье как подстреленное! И чулки видны! А побрякушек сколько! Слышь, ненаглядная! Все мужу расскажу! Совсем стыд потеряла!
Я поцокала каблуками в сторону двери, проверяя ключи. Поднимаясь по лестнице, я нашла свою правую тапку, которую сунула в пакет. На улице, сквозь открытое окно, раздались голоса:
— Твою вон привезли только что! На крутой машине! — докладывали кому-то бабки. — Вся такая из себя, не здоровается! Всю ночь со своим хахалем каталась, пока ты на смене был!
Я ради интереса даже выглянула, чтобы узнать, за кого меня тут заочно выдали замуж. На ступеньках стоял уставший мужик с сумкой. Насколько я знаю, он живет на четвертом или на пятом этаже. Видимся мы редко, поэтому даже не здороваемся.
— Идет такая, нос воротит! А мы ей такие: «Все мужу скажем!» — кивала Матвевна, голося на весь двор. — Хоть бы деток пожалела! Стыдоба! Только-только ее привезли, бесстыдницу! Муж тут работает, работает, семью содержит, а ее на крутых машинах катают!
Через минуту мимо меня вихрем промчался рогоносец, добегая до своего этажа и колотя в дверь: «А ну открывай, потаскуха! Мне все про тебя рассказали!» Сонный женский голос отдавался эхом в гулкой тишине подъезда: «Ты что? С ума сошел? Да я не…» Довершилась картина детским плачем и криками: «Вон отсюда, потаскуха!» Да, дружный у нас подъезд. И местные спецслужбы с ревматизмом работают не смыкая глаз.
— Так то ж, кажись, Светка была! — внезапно громко с улицы заметила Матвевна, пока с пятого этажа слышались такие крики, что дело пахло разводом.
— Ничего, милые бранятся — только тешатся! — охнула соседка, поглядывая в сторону компании, идущей по дороге. — Вот они! Те, кто в песочнице гадит!
Дальше я слушать не стала, дойдя до своей квартиры. Сколько времени прошло с момента моего похищения, я точно не знаю, но сладкая зевота и таинственная улыбка свидетельствовали, что прошло оно недаром.
Ключ повернулся в замке, я вошла в то, что осталось от прихожей. На новых обоях были детские каракули, по полу были рассыпаны макароны. На кухне послышалось… цоканье.
— Где моя невеста? — поинтересовался игривый мужской голос с кухни. И снова послышалось цоканье, заставившее меня насторожиться.
— Коня сразу в стойло! — устало рявкнула я очередному принцу. — Если твой конь надумает мне тут гадить — отдам в общество по защите животных!
Вдруг из кухни из убитой, коненогий и хромой, вышел в коридор кентавр, об косяк и головой! Хлоп! Я даже сморщилась, глядя, как он потирает шишку на голове.
— Меня зовут Бейлис из Шардоне! — радостно представился принц и конь в одном флаконе, пока я прикидывала, кто раньше уведет его — местная красавица или цыгане?
Сверху это был красивый, накачанный, как тяжелоатлет, мужчина с невероятным взглядом темных глаз, украшенных роскошными ресницами. Его длинные темные, отливающие на свету бликами волосы произвели бы впечатление на любого парикмахера, а рельефный полуголый торс — на любую барышню вне зависимости от ее семейного статуса. А вот то, что было ниже, меня слегка смущало. Ниже был встроенный конь, коричневый, с хвостом, который перебирал мускулистыми ногами, топчась на одном месте. Судя по оживленному взгляду, он всеми мускулистыми руками и четырьмя ногами за наши отношения, с восторгом оценивая мой внешний вид и одаряя меня самой заинтересованной улыбкой.
Где-то в душе заливался народный ансамбль песни, пляски и повизгивания: «Ой, мороз-мороз! Не морозь меня! Не морозь меня-я-я…» Я смотрела на голый торс бодибилдера, спускаясь взглядом все ниже и ниже. «Моего-о-о коня-я-я!» — уныло закончил ансамбль, поглядывая на копыта и хвост. «И мужик в доме!» — закивала половина народного ансамбля. «И конь в хозяйстве!» — закивала вторая.
— И где восторг? Где «это же он!»? Неужто ты обо мне не слышала? — прищурился на меня парнокопытный, внимательно изучая взглядом. — Не может быть! Не верю! Не верю, чтобы кто-то не слышал о Бейлисе из Шардоне! А как же: «Стучи копытами, любовь, стучи скорей среди полей! Я точно знаю, будешь вновь… Моей…»
Его голос даже как-то сник, пока я задумчиво пыталась представить, как любовь стучит ко мне копытами. Лучше бы шуршала покрышками, честное слово!
— Ты шутишь! — покачал головой Бейлис, скиснув, как суп недельной давности. — Да что ты, в самом деле? Ах, как я разочарован! Я думал, что моя будущая невеста любит поэзию, знает все мои стихи наизусть, а она… Точно не знаешь? Даже это? «Я овладел тобою нежно… Мы вместе встретили рассвет… Наутро взял тебя небрежно, а ты мне сделала… Букет! Я грудь твою ласкал так долго…» Ну же? Неужели ты настолько необразованная?
И тут он запел: «Моя жена, увы-ы-ы, невежда! Меня не ценит вновь и вновь! Но вот она сняла оде-е-ежду! Лю-ю-ю-юбовь!»
Где-то переглянулись хоры, причмокивая, прокашливаясь и поглядывая на потенциального солиста, способного их переорать в два счета. Оперные певцы схватились за горло, ибо громкость исполнения была такой, что я мысленно искала встроенные в коня колонки, чтобы убавить шарманку, извиняясь перед соседями. С каждой руладой парнокопытного, с каждой нотой ко мне приходило осознание, что, если случайно найду его трек среди других, я его пролистаю, предварительно поинтересовавшись, кто исполнитель, чтобы в следующий раз не нажимать кнопку «Прослушать».
— Что-то я сегодня не в голосе, — покачал головой конный ансамбль песни и встряски в одном лице, театрально распеваясь. — Иго-го-го-го! Кхе! Кхе! Иго-го-го-го! Кхеу! Так, что с моим голосом? Он должен звучать в три раза громче!
Ох, мамочки! У меня и так оставшиеся стекла только-только перестали дребезжать. Пел он откровенно отвратительно. Даже не зная партитуры, я понимала, что процент попадания в ноты равен моим шансам попадания в журнал «Форбс». Голос то съезжал, то срывался, а я чувствовала, что с
