На Зубаловской даче его уже ждали сыновья. Василий и старший, Яков. После того как Александр рассказал ему, как Яков вёл себя во время войны в его изначальной реальности, Иосиф Виссарионович смягчил своё отношение к своему задиристому старшему и даже попросил его приглядывать за юным Василием. Характер у младшего тоже был не сахар – горячностью и упрямством он даже превосходил старшенького, так что такой пригляд явно будет полезен. Старшего-то жизнь уже немного научила, показав, чего можно хотеть, а какие хотелки стоит засунуть куда поглубже, чтобы лежали и не отсвечивали…
– გამარჯობა, მამა, – по-грузински поздоровался Яков.
– Здравствуй, папа, – повторил по-русски Василий. Сталин молча шагнул вперёд и обнял сначала одного, потом другого. Он действительно соскучился по всем своим. Слава богу, сейчас все они были живы и с ним.
Ужин прошёл весело. Иосиф Виссарионович шутил, смеялся, рассказывал анекдоты. Так что Надюша даже удивлённо воскликнула:
– Да где же ты был, если столько новых анекдотов привёз…
А он только окинул её ласковым взглядом и усмехнулся. Чему конкретно, Наденька поняла, только когда ужин закончился и они наконец остались вдвоём в их скромной супружеской спальне. Иосиф был… ненасытен. Когда они легли в постель, он, повернувшись к ней, внезапно обнял её и начал нежно гладить ладонями. Надя слабо улыбнулась. Ничего особенного она не ждала. В прошлом декабре мужу исполнилось пятьдесят восемь, к тому же подполье, тюрьмы и ссылки также не могли не сказаться на его здоровье. Поэтому она давно уже не ждала от него особенного жара. Нет, как мужчина он был ещё вполне ничего. Когда хотел. И когда получалось. Но-о-о… Короче, последние лет семь-восемь они вели тихую и спокойную жизнь давних супругов, не омрачаемую никакими особенными эмоциями. Да у них и раньше, когда Иосиф был моложе, тоже всё проходило вполне себе спокойно и традиционно. Вследствие чего она оказалась совершенно не готова к тому, что началось после всех этих нежных поглаживаний…
Когда Надя наконец-то сумела отдышаться и выплюнуть перышко, попавшее в рот из прокушенной подушки, она резко развернулась и уставилась на Иосифа обвиняющим взглядом.
– Это кто тебя такому научил?!
– А тебе не понравилось? – Сталин самодовольно усмехнулся в усы. Всё-таки по части образования в этой области будущее могло дать настоящему даже не сто, а тысячу очков форы. И всё равно выиграть…
– Не увиливай!
Голенькая и рассерженная Надя была чудо как хороша, так что Сталин аж причмокнул от удовольствия и снова потянулся к жене.
– Ты не ответил на мой… Что ты делаешь?! Не смей! Я тебе что… Ай! Да как ты можешь! Да что ты… Не на… Аа-аах… Йося… А-а-а…
– Не беспокойся, Татька[148]. Никто меня этому не учил, – тихо прошептал Иосиф Виссарионович, когда Надя во второй раз перестала биться в пароксизме страсти и замерла у него на груди, тяжело дыша. – Сам прочитал. Там, где меня лечили, с книгами было не очень. Так что читал, что нашёл. Вот одну такую и нашёл. Древние индийцы написали. «Камасутра» называется. А вот попробовать, что там написано, было не с кем. Едва ночи дождался, – и он нежно погладил жену по голенькой груди. Надюша вздрогнула и прижалась к нему. А потом потёрлась носиком о волосы на его груди и… улыбнулась.
– Да уж, вижу, полечили тебя хорошо. И научили тоже. – В её голосе явно почувствовалось ехидство. Но такое… умиротворённое. То есть его оправданиям она, похоже, не очень-то и поверила. Однако, судя по всему, решила не скандалить. Что бы там ни было, но сейчас он здесь, с ней. И явно никуда от неё уходить не собирается. Она это очень явственно ощутила. Вот прям пять минут назад как…
В этот момент Надя нащупала пальцами шрам на его груди и резко вскинулась.
– Значит, это правда?
– Что?
– Ну, что в тебя стреляли, – и жена уперла в него встревоженный взгляд. Иосиф Виссарионович улыбнулся и, протянув руку, погладил жену по щеке.
– Чепуха. Никто в меня не стрелял, Таточка. Это след о-от… одной операции. Вполне безопасной.
Надя несколько мгновений сверлила его взглядом, а затем обмякла и снова прильнула к его груди.
– Ох, Йося, какой же ты…
Сталин же лежал и молча улыбался. Всё-таки он любил свою жену. Свою нежную серну с большими и влажными глазами… Да и разговор получился удачный. И не соврал ни в чём – с книгами в будущем действительно было не очень. Имеется в виду с настоящими, бумажными. И нужная информация оказалась удачно подброшена. С этим шрамом прям всё хорошо получилось. Точно же она с кем-нибудь поделится, заботливая моя. И хорошо. И ладно. Пусть версия о его «болезни», из-за которой он якобы был вынужден, так сказать, выпасть из жизни на целый год, получит ещё и такое развитие. Явно же вокруг Татьки немало посторонних ушей вертится…
Следующий день начался с текучки. Иосиф Виссарионович, до самого вечера не разгибаясь, работал с документами, которых накопились настоящие горы. Нет, ничего неотложного, все текущие вопросы решались в рабочем порядке, но ему всё равно требовалось ознакомиться с тем, какие решения и кем были приняты и кого назначили ответственными за их исполнение. Ну, чтобы знать, с кого спрашивать…
А около полуночи на Ближней даче наконец-то собрался узкий круг «посвящённых». Не все, нет. Только, так сказать, «масоны высшего градуса». Киров, Бухарин и Фрунзе…
– Ну что, Коба, расскажешь о путешествии? – весело поинтересовался Бухарин, когда они расселись вокруг стола и приступили к ужину.
– А что рассказывать? – усмехнулся Сталин. – Все нормально. Молодцы. Справились и без меня.
Киров и Фрунзе слегка расслабились, а в глазах Бухарина сначала мелькнуло удивление и лишь потом понимание.
– А-а-а, так ты о…
Иосиф Виссарионович усмехнулся.
– А если серьёзно, то действительно молодцы. Нет, ошибки, конечно, есть, но небольшие. И вполне объяснимые. То есть совершённые на основании той информации, которая была вам доступна в момент принятия решения. И часть из них вы довольно быстро купировали. Ну а часть… увы, абсолютно всегда поступать верно может только Господь. Человеку это по определению недоступно.
– А ты изменился, Коба, – задумчиво произнёс Фрунзе. – И заметно. Речь, жесты… как бы это не принесло дополнительных проблем.
– Я знаю. – Сталин досадливо нахмурился. – Сегодня весь день себя буквально за штаны держал, лишь бы что не ляпнуть. А с вами вот расслабился.
– С нами можно, – улыбнулся Киров.
– Но не нужно, – сердито отозвался Сталин. – Нельзя давать себе слабину…
Разговор затянулся далеко за полночь. Соратников интересовало всё. Даже самые незначительные детали. Впрочем, чего уж там, его самого по первому времени поражали всякие мелочи типа обогреваемых тротуаров в городах или крошечных песчинок-идентификаторов, имплантированных в руку между большим и указательным пальцами (именно там оказалось место, где эта песчинка и наиболее укрыта от повреждений, и практически совершенно неощутима), с помощью которых можно было как купить любой товар в магазине, так и расплатиться за проезд в автобусе, трамвае, метро и даже самолёте. Этакий невесомый и практически не ощущаемый кошелёк, который всегда с тобой. Потому что даже отрезать руку бесполезно. Ибо он, сволочь такая, ещё и паспорт с правами и страховкой. И идентификация идёт сразу по нескольким каналам, один из которых – распознавание лица. Приложил руку к считывателю, глянул
