Кстати, жену в Париж тоже активно зазывали. Но после того происшествия в Льеже она выезжать за границу отказывалась. Впрочем, это был скорее повод, чем причина… А вот на Московской она планировала не только весьма широко представить свои новые работы, но и присутствовать лично. И не просто присутствовать. В рамках выставки должны были пройти два её семинара и лекция для всех желающих.
Алекс бросил на жену напряжённый взгляд, но затем нехотя кивнул.
– Ну, хорошо, будем ориентироваться на время сразу после выставки…
Сталин выслушал Алекса весьма внимательно, но после некоторого размышления предложил пока ничего не предпринимать.
– Охрана у вас и так хорошая, да и не думаю я, что вам сейчас что-то реально угрожает. Скорее всего, те, у кого появится к вам интерес, попытаются сначала с вами как-то связаться и поговорить, что-то выяснить, что-то предложить и склонить к добровольному сотрудничеству. Ну посудите сами, Александр: вы – иностранец, жена у вас – вообще графиня, приверженности к коммунистической идеологии ни вы, ни она так уж явственно не выказывали. Вы – вообще никогда и нигде, то есть работали исключительно как привлечённый иностранный специалист, а ваша жена, скорее, антифашистка, чем коммунистка или там социалистка… Что вас держит в СССР – тоже неясно. А вдруг мы шантажируем вас семьёй? Так что точно сначала попытаются встретиться и прощупать… И вот тогда мы их и зацепим.
Первый звоночек прозвенел, когда он по старой памяти заскочил в ЦИТ.
В этом такте Алекса привлекали к делам в ещё меньшей мере, чем в предыдущем. Ну да это было объяснимо. После кооптации в члены Политбюро ЦК ВКП(б) Межлаука и Вавилова и утверждения кандидатом в члены оного Меркулова, который не так давно занял пост народного комиссара только что образованного НКГБ, произошедшей во время последнего Пленума ЦК, прошедшего этой весной, руководство страны уже почти на две трети состояло из тех, кто имел доступ к информации из будущего. Таковых в Политбюро ныне было семь из одиннадцати. Причём четверо из этих семи смогли побывать в будущем лично. Остальные трое за прошедшее время полностью ознакомились практически со всем массивом привезённых из будущего материалов, и не только успели их проанализировать и принять к сведению, но и получили необходимые консультации как от самого Алекса, так и от тех соратников, кто побывал в будущем лично. Так что, если учитывать, что и до этого путешествия либо ознакомления все они являлись серьёзными профессионалами в своих областях и, совершенно точно, знали о советской промышленности, медицине, экономике, идеологии, системе принятия решений и всём таком прочем куда больше Алекса, в настоящий момент его консультации им особенно не требовалось. Нет, время от времени парня, конечно, вызывали, но уже так… разово. Потому что по большому счёту всем было не до него. Над страной чёрной громадой нависала приблизившаяся почти вплотную война. А успеть сделать до неё нужно было ой как много… У него же никакого постоянного поручения не имелось. Вот Алекс и маялся, ходя по знакомым и ища, чем бы заняться. Ну, пока жена на работе…
Гастев принял его весьма радушно, налил не только чаю, но и коньячку, а затем принялся въедливо выяснять, где именно применялись все те наработки, которые они столь скрупулезно прорабатывали в прошлом году. А когда Алекс, отбившись от первых «атак», попытался узнать, чем вызвано подобное желание, искренне и непосредственно заявил, что, во-первых, его просто «попросили товарищи», и во-вторых, у него и самого имеется к этому искренний интерес.
– Поймите, Александр, – возбуждённо наседал он. – Это же явно практические наработки! Очень многие вещи теоретически просчитать просто невозможно! И, сами прикиньте, сколько нужного и полезного можно почерпнуть, если исследовать это напрямую…
Сбавил напор он только после того, как Алекс отговорился подпиской, взятой с него НКВД. Эта организация в настоящий момент имела в стране весьма зловещий авторитет. Ну, после репрессий тридцать четвёртого – тридцать шестого годов, которые, в этой реальности хоть и отличались масштабами в меньшую сторону от тех, что случились в изначальной истории Алекса в тридцать седьмом-восьмом годах, но также оказались весьма обширными. Потому что если к «высшей мере социальной защиты» в этой реальности было приговорено где-то раз в пять меньше народу, то вот посадили в лучшем случае меньше всего лишь раза в два. Хотя и на куда меньшие сроки. Но кто здесь мог сравнить-то? Девять человек на весь СССР! Остальным же этот «разгул репрессий» казался мало не концом света. Так что народ был весьма напуган…
Следующим был разговор с Будённым, который раньше Алекса не очень-то и жаловал. То есть накоротке они до этого вообще не пересекались, но Фрунзе рассказывал парню, что тот, прознав откуда-то о том, что новые уставы и наставления, внедряемые в войсках, каким-то образом связаны с неким «иностранным господином», устроил целый скандал, обозвав их «полной чепухой» и «глупой иностранной заумью», в то время как у РККА имеются «наши, родные, кровью и потом бойцов Гражданской выстраданные тактика и организация войск». Так что утихомиривать его пришлось совместными усилиями Сталина и Фрунзе… А тут выбрал момент и сам подошёл. В антракте. Когда Алекс сопровождал Эрику на премьере в Большом театре. Именно сопровождал, поскольку сам оперу не любил и не понимал. Нудное действо, в котором статичные актёры стоят и тянут свои сложные и вычурные партии. Да ещё и сами актеры подбираются отнюдь не по соответствию внешних данных сценарным персонажам, а по силе и красоте голоса. Так что какую-нибудь «Красную шапочку» очень часто играет вполне себе «толстая бабушка». Ну как такое может нравиться? Тем более если человек абсолютный «визуал».
Слава богу, разговор не затянулся. Антракт кончился. Но перед самым окончанием Семён Михайлович буквально напросился к Алексу в гости… Сталин же отнёсся к этой ситуации с юмором. И просто отмахнулся от просьбы парня как-то оградить его от обещанной встречи.
– Ничего, Семён – мужик колоритный, общительный. Посидите, выпьете… отбояришься как-нибудь.
Что Алекса даже слегка обидело. Нет, он, конечно, справился, но дождаться, пока изрядно принявший на грудь «первый конник» наконец-то покинет их особняк, оказалось для него довольно тяжело.
Следующий даже не звонок, а настоящий «удар колокола» случился, когда им пришли устанавливать телевизор. Да-да, регулярное ежедневное телевещание в этом СССР началось ещё в прошлом, тридцать шестом году. И началось оно, кстати, с «Дневников Олимпиады». Газеты писали, что в Русском доме перед телевизором целые толпы немцев выстраивались. Как, кстати, и в Москве. В метро. Потому что на время Олимпиады на всех недавно открытых станциях первой линии московского метро были также установлены телеприёмники. И вокруг них всегда собиралась толпа. Хотя, казалось бы, что можно разглядеть на экране размером с тарелку? Однако ж народ толпился и восхищённо ахал… Но в тридцать шестом телеприёмников, способных принимать телепрограммы, было изготовлено менее трёх десятков. В этом же году их уже должны были сделать около двух сотен. А в следующем, тридцать восьмом, ежегодное производство телеприёмников должно было перевалить цифру в четыре сотни в год и далее расти по экспоненте, уже в тридцать девятом достигнув уровня производства в тысячу штук. Но Алекс сильно сомневался в том, что эти планы будут выполнены… Нет, не потому, что советские планы имели свойство регулярно срываться. На самом деле это свойство в той или иной мере присуще практически всем планам, советские они или не советские. Он вон ещё до своего первого «попаданства» читал, как абсолютно рыночные и стопроцентно
