Десятки лет Перлин подозревала – на то было много причин, – что старик временами следит за ней. Но сама она впервые решилась проверить свои подозрения. Она стояла на жаре целый день, пока все, что она съела на обед в кафе: бутерброд с жареной колбасой и сыром, со свиными шкварками и сладким перцем в виде гарнира и большой пакет шоколадного молока не превратилось в воспоминания, кроме, пожалуй, шкварок, которые останутся с ней навечно. Она пожалела, что не прихватила с собой колбаски. Перлин бросила взгляд на свои простенькие карманные часы – стрелки по-прежнему показывали полдень, и это был добрый знак.
Наконец весь транспорт на развязке разъехался в разных направлениях: в Салуду, Бейтсбург, Просперити или к озеру, и машин не осталось. Ветерок стих, листва на деревьях замерла, все заведения поблизости опустели: и кафе, и добровольная пожарная охрана, и магазинчик с рыболовными снастями – никто не входил и не выходил. Белка застыла в прыжке между двух стволов. Перлин пожалела бедняжку, но ждать оставалось недолго, машина дьявола уже приближалась со стороны Бейтсбурга.
У бирюзового восьмицилиндрового «Эссекса-терраплана» выпуска 1933 года, любимца грабителей банков, подножка и фары так сверкали, что можно было подумать, в преисподней не осталось иной работы, кроме как их надраивать. Перлин не могла разглядеть водителя, сияние слепило глаза. Автомобиль въехал на кольцо против часовой стрелки и сделал круг, потом еще один и еще, нарезал в общей сложности тринадцать кругов, пока, громыхая, не остановился посреди дороги. Задняя дверца открылась сама, но кабина не освещалась, темь, хоть глаз коли, как у входа в пещеру, как в сточной трубе, как в ружейном стволе. Перлин глубоко вздохнула и прошептала:
– И на что я только не иду ради тебя, Пити Уитстроу.
Она подтянула лямки рюкзака, прошла по газону и влезла в салон.
Перлин удобно расположилась на плюшевом заднем сиденье, дверь за ней захлопнулась сама собой, голова мертвеца за рулем болталась в разные стороны, как кукольная. В зеркале заднего вида отражались его остекленевшие глаза, с ужасом уставившиеся мимо нее на что‐то страшное. Кто‐то пустил ему пулю в висок, на лице запеклась кровь. Рядом с водителем сидела огромная гончая, ее зад занимал все кресло целиком, а от слюнявой ощеренной морды запотело боковое стекло. Собака уставилась на что-то снаружи и тихо рычала.
– Белку-то отпустили бы, – проговорила Перлин.
В тот же миг зверек ожил и шмыгнул в траву.
– Гав! – сказала гончая.
Голос был явно не собачий – мужской густой бас. И словно по команде тряпично болтавшаяся рука водителя задела рычаг переключения передач, и машина покатилась вперед, набрала скорость – и пошла нарезать круги один за другим, тринадцать, пока Перлин не затошнило и «терраплан» не выскочил на триста семьдесят восьмую автостраду к озеру. Проносящийся за окнами пейзаж расплылся. Перлин выбрала неподходящий момент, чтобы посмотреть на стрелку спидометра, которая, казалось, сейчас разобьет стекло и улетит, как раз когда собака выпустила длинную очередь вонючих газов, от которых заслезились глаза.
– Сядь! – заорала собака, и Перлин брякнулась на заднее сиденье.
Под днищем машины что‐то застучало, зачавкало, и Перлин решила, что лопнула шина – и, значит, им крышка. Но нет, впереди по прямой, насколько хватало глаз, под колеса слева и справа, будто нарочно, кидались зверьки, их раздавленные пушистые тельца глухо хлопали по дну автомобиля – тук, тук, тук, тук. Машина с визгом свернула налево, и Перлин прижало к двери, раскаленной, как печная заслонка. Она вовремя плюхнулась на середину сиденья, потому что машина тут же резко рванула направо. На этот раз Перлин не застали врасплох, она удержалась. Но тут водитель повалился вперед, головой вклинившись в угол между приборной панелью и дверью, и больше не шевелился.
Собака оглянулась на Перлин, из зубастой пасти по спинке сиденья заструилась слюна.
– Клевая тачка, как по маслу идет, верно?
– Да уж, – прошептала Перлин сквозь ускоряющийся стук – «тук-тук-тук-тук».
– А ты бы послушала, какая реклама? – собака повысила голос, и в нем появились маниакальные нотки. – «На море – это акваплан, в воздухе – аэроплан, а на дороге – терраплан!» Ха-ха-ха!
От смеха собака скатилась с сиденья, придавила тормоз, и машина резко остановилась с диким скрежетом, в который Перлин внесла немалую лепту своим визгом. Она закрыла лицо руками и ждала, что машина перевернется. Однако все обошлось, и Перлин постепенно расслабилась, разжала пальцы и осмотрелась. В кабине ничего не изменилось, но пейзаж за окном мелькать перестал. Дверь опять распахнулась, и воздух с шипением ворвался вовнутрь, словно сорвали герметичную пломбу. С переднего сиденья раздалось чавканье и жадное сопение: собака пожирала водителя.
Перлин выскочила из машины и побежала куда глаза глядят, только бы подальше от загаженного «терраплана». Она отмахала добрых двадцать футов по свежевскопанному грязному двору и остановилась у деревянного крыльца.
– Юная леди, я не советовал бы вам ступать на то крыльцо, – сказал кто‐то грубым и гнусавым, как скрежет когтей по шиферу, голосом. – Разве что вы хотите остаться у меня в гостях до половины вечности.
Перлин подняла глаза. На широком переднем крыльце двухэтажного белого обшитого досками дома, разомлев под багровым солнцем на алом небе, сидел Асмодей, Нечистый, Чужой-для-всех, Бафомет-искуситель, Первый зверь, Отец лжи, Старший сенатор из великого штата мракобесия, ненависти и статуса кво, Сын тени, Князь воздуха и тьмы, Повелитель мух, хаоса и этого мира, Санитар чумы, Несущий свет, Обвинитель и Противник, Путеводная звезда и Падший ангел, Старый хозяин, Старина Ник, Старый брюзга – все эти и еще тысячи и тысячи образов соединялись в одном – небритом, жующем табак, одетом в нижнюю рубаху, волосатом, с дряблой шеей, чванливом дятле с остатками седых волос на лысой голове, торчащими во все стороны, как наэлектризованные.
Старик сидел в кресле-качалке и обмахивался шляпой-котелком, а его многочисленные титулы и образы роились над ним, как мухи над гнилым мясом. Он смотрел на Перлин крохотными, близко посаженными глазками в морщинках, – точь-в-точь пара единиц на игральной кости, зажатой в руке мертвеца. Смотрел равнодушно, как на высохшую коровью лепешку на дороге. Сатана был ужасен, но Перлин сразу успокоилась, таким она его знала давно и больше не боялась.
Перлин, как подобает воспитанной особе (и далеко не дуре), сделала реверанс.
– Я ценю вашу заботу, сэр, хотя и удивлена.
– Сам всегда поражаюсь своей щедрости, – ответил дьявол. – Что поделать, мы все состоим из сплошных противоречий. Взять, к примеру, вас, мисс Санди, на первый взгляд вы благонравны, как суббота, день отдохновения, в честь которой вас и назвали. В общем, сплошная клубника со сливками в чашке с неотбитыми краями. А все же, чтобы выдержать поездку к моему дому у озера, вы должны, по крайней мере, наполовину быть «живчиком», авантюристкой.
Его кривые зубы в темных пятнах мерцали в лучах неправедного солнца.
– Кажется, я не уловил вашего имени.
– Вы только что его назвали, – ответила Перлин.
– Разве? Сейчас? Это было так давно, что я и не помню. Нет, вы мне его точно не давали. Не вручали щедрою рукой – розовое и трепещущее. Вы должны мне подарить что‐нибудь эдакое.
– Как насчет вашей свободы? – парировала Перлин. – Вы помните меня, Старый брюзга. Меня зовут Перлин Санди. Последний раз
