Было утро, был понедельник. Декабрь 1999-го, незадолго до праздника. Я стартовал к Юпитеру на экспрессе, в обход астероидов. Новый год собирался встретить на Ио.
Ребятам нужны приборы — как они без приборов?
Трудно найти добровольца — рядом рубеж тысячелетий. Всем хочется встретить дома. В семье, с мамой, с товарищами.
Лишь мне все едино, где новогодняя ночь. На Ио — значит на Ио.
Елку я тоже вез. И разноцветные лампочки.
Я стартовал, я набирал скорость, я летел в пустоте. Я прошел полдороги.
Потом я принимал душ. Потом мы во что-то врезались — не то в метеорит, не то в отработавший зонд.
Потом я замерз.
Я шел в обход астероидов, на бешеной скорости, прямо в звезды. Перехватить меня не могли, и никто бы меня не догнал.
Но, похоже, догнали.
— Как вы себя чувствуете?
Язык не русский, но понятный. Это мой язык, русско-американский космический жаргон. Как еще говорить с космонавтом, если не знаешь национальности? Откуда узнать, если даже одежда за дверью?
Кто же тебя догнал?..
— Какой теперь год?
Орут воробьи за окном.
— 2498-й. Спите.
* * *Вот кто тебя догнал. Сначала ты врезался в прошлое, и оно тебя умертвило. Потом ты встретился с будущим, и будущее оживило тебя. Переход из вчера в завтра, из вечера в утро сквозь ночь.
— Спите.
* * *Мы стоим у окна. Одежда у меня новая, удобная. Собственно, только шорты. За окном ветер, облака, солнце. Поле, лес, все как полагается. И нигде ни одного человека. Только Вита — ее так зовут.
Прошло 500 лет. Куда вы смотрели, демографы?
— Почему вы не говорите, кто меня вытащил?
В ее глазах странное. Она молчит, чего-то боится.
— Скажете?
— Пойдемте. Я покажу вам.
Шагаем по длинному коридору. Ковер на полу, и масса дверей. И опять ни одного человека. Для кого они, эти двери?
Вита идет впереди. Какие ноги, какие волосы! Отличные девушки живут сейчас на Земле. Или это специально — для оживления мертвых?
Конец коридора. Последняя дверь.
— Вы не пугайтесь.
Дверь исчезает.
Приборы, пульты, кресла. И прозрачные стены, а за стенами звезды.
Мы в космосе. Вот почему здесь никого нет.
Мы на космическом корабле.
МЫСтоим у окна рядом. За окном облака, поле, ветер. Чирикают воробьи. Все как настоящее. Спиной к нам на подоконнике умывается кошка. На воробьев не реагирует. Кошку не проведешь.
Вита рассказывает:
— Тебя заметили издалека. Решили, метеорит. Но ты летел слишком быстро. И траектории почти совпадали: точно на Альтаир. Тогда мы подумали, что это их зонд, возвращающийся от Солнца. Мы посоветовались с «Фениксом», и он послал катер на перехват. Взглянуть, что за зонд.
— Кто это «мы»?
— Электронная машина и я.
Женщина, компьютер и пришелец из прошлого. Бермудский треугольник XXV века.
— А кто такой «Феникс»?
— Наш дублер, автомат, он отстает на миллиард километров.
— Понимаю. А дальше?
— Катер затормозил, встретился с твоим аппаратом.
— Затормозил?
— Конечно. У нас же скорость гораздо больше.
Разумеется, они ведь летят к Альтаиру. Но когда мы были в рубке, звезды впереди выглядели обычно, без релятивистских искажений. И Солнце за кормой смотрелось нормально. Нормально для звезды.
Правда, преобразователь построить нетрудно. Такие задачи решались даже вчера, пять веков назад.
— На сколько больше?
— На порядок. Пятьдесят тысяч.
Пятьдесят тысяч. Как у Хемингуэя. Что-то не быстро. Но понятно. Сколько мы будем лететь на такой скорости?
— Потом катер пригнал к нам твой аппарат. Мы увидели, что это земной планетолет. Старый, разбитый. Даже не корабль, просто обломок.
— Расстроились?
— Да. Особенно машина. Но потом мы нашли тебя.
Она поворачивает лицо. Ее глаза. Нежность.
— Вита, скажи… Был я похож… на памятник?
— На памятник? Почему? Обычный замороженный человек. У нас сейчас все такие.
— Где?
— У нас на «Жар-птице». Все четыреста человек. Все, кроме дежурного.
— Четыреста?
— Да. Чему ты удивляешься? До цели пять парсеков. Дежурим по очереди, по три месяца.
— И сколько еще лететь?
— Пятьдесят лет. Мы прошли всего полпути. Я же показывала тебе Солнце.
Да, показывала. В рубке на экране заднего вида. Звезда как звезда, ничего необычного. Но пока еще яркая, заметная.
— Скоро конец дежурства, — говорит Вита. — Увидишь, как это делается.
Становится вдруг печально. Даже тоскливо.
— Почему мы летим так медленно? Неужели быстрее нельзя?
— Можно, но незачем. Мы поселенцы. Вперед посланы автоматы-терроформисты. Они готовят планету. Хорошая планета создается десятилетиями.
Молчу. Мне нечего сказать. Об этом я ничего не знаю. Она продолжает:
— Человечество расселяется по Вселенной. Земли недостаточно. Луна, Венера, Марс — этого мало. Очень. Европа, Каллисто, другие спутники… Людей много, земли не хватает.
— Погоди. Ты говоришь — Марс, Венера?
— Да, сейчас там миллиарды человек. Но этого очень мало. У звезд подходящие планеты тоже редки. Приходится их перестраивать. Это работа терроформистов.
— Разве можно из плохой планеты сделать хорошую?
— Конечно. Например, Венера, Марс… Но на это уходят десятилетия. Особенно если установки не очень мощные. А какие еще пошлешь к звездам?..
Я молчу. Возразить нечего. Может меняться научно-технический уровень, но человеческая логика — это инвариант. Ее ничто не ломает.
И не только логику — другие человеческие качества тоже.
— За автоматами летим мы, — продолжает Вита. — Собственно, наши корабли — это катамаран, сдвоенный ковчег с подстраховкой. И мы не одни. По всей Галактике идет волна освоения. Во все концы летят такие же корабли, как наш. Тысячи кораблей.
Она умолкает. Я тоже молчу. Тысячи кораблей. Тысячи холодильников, заполненных человеческим мясом. Вдруг оно кому-нибудь понравится? Что знаем мы о Вселенной?..
— Скажи,
