Фредерик прищурился, у него всегда было не очень хорошее зрение. А потом пожал плечами:
— Пойдем проверим.
Маргарет посмотрела на брата так, будто он сам в одно мгновение превратился в призрака. Ее глаза походили на два блюдца, которые подавали с чаем к ужину.
— Как мы можем узнать, что там на самом деле? — продолжил брат. — Пойдем да посмотрим. Есть там призраки или это воображение.
Фредерик направился к двери, я с восторгом последовала за ним, но Маргарет, конечно же, наотрез отказалась. И я была готова поспорить, что стоило нам выйти из комнаты, она снова забилась под одеяло.
Я и брат следовали по темному дому, старясь двигаться как можно тише — но, конечно же, это не всегда получалось. То скрипнет панель на полу, где шагаем, то трещит ступенька лестницы, по которой спускаемся. Я чуть было не свалила маленький резной столик с вазой, что стоял под портретом бабушки в галерее — Фредерик подхватил его в последний момент.
Мы сами походили на двух призраков, бредущих в доме из дерева и лунного света, выхватывающего то наши бледные лица, то деревянные панели по стенам, то пушистые ковры под ногами, которыми так гордилась мать. То смутную, такую же призрачную, как мы сами, мебель.
В оранжерею было два входа, один с улицы, а другой прямо из дома — к нему-то мы и подошли. Фредерик положил ладонь на ручку двери и театрально посмотрел на меня. Хотелось его стукнуть, чтобы он пошевеливался, но я сдержалась и только кивнула.
Оранжерея встретила нас влажной духотой и застывшими силуэтами растений. На фоне стекол и лунного света они действительно выглядели мрачновато.
Мясистые листья мягко ударяли нас, цветы удушливо благоухали, а лунный свет то там, то здесь создавал иллюзию тумана. Но мы обошли всю оранжерею и убедились, что она абсолютно пуста.
— Никаких призраков, — сказал Фредерик. И мне показалось, в его голосе звучит разочарование.
Но к моей радости, он не предложил сразу вернуться в дом, а указал на лавочку, скрытую среди разлапистых деревьев и лиан. Ее не было видно из дома, так что мы спокойно могли сидеть в тишине и духоте, никем не замеченные — и не принятые за призраков.
Достав из кармана фляжку, Фредерик глотнул из нее и протянул мне.
— Что это? — поинтересовалась я, но фляжку взяла.
— Ну, можно себе позволить немного не слишком благородного поведения.
Он подмигнул, и я попробовала, что же привез брат из Лондона. Но первый же глоток едва не заставил меня поперхнуться — какое-то отвратительное крепкое пойло.
— Эй, не хочешь — не пей! Я думал, тебе будет… любопытно.
Фредерик попытался забрать фляжку, но я ее перехватила и сделала большой глоток. На глазах выступили слезы, и я украдкой отерла их, отдав фляжку брату. Но он не обращал внимания. Откинувшись на спинку лавочки, любовался зеленью и тишиной.
Честно говоря, я думала, Фредерик так и будет молчать, передавая мне фляжку и делая редкие глотки. Но наконец, он заговорил, и его голос прозвучал хрипловато.
— А помнишь, как мы тут играли в прятки? Все вместе.
— Конечно. Это страшно раздражало мистера Мюррея. Он считал, мы помнем его орхидеи.
— Ну, стоит признать, мы действительно мяли. Зато сколько удовольствия! Я скучаю по тому времени.
— Тебе не нравится в Лондоне?
— Не уверен, что это то место в жизни, которое я хочу занимать до конца своих дней.
Фляжка снова оказалась в моих руках, и теперь я сделала порядочный глоток, поняв, что не уверена, смогу ли вести подобные разговоры на трезвую голову. А мир вокруг уже начал немного качаться.
— Отец изо дня в день поучает, — продолжал Фредерик. — Таскает в свой банк, показывает и рассказывает. Знакомит с «важными людьми», как он выражается. Он не хочет оставить меня в покое, заявляя, что я его наследник и гордость. Как же, гордость… он просто хочет видеть во мне продолжение себя. И не желает замечать, что мне претит его банк.
Брат замолчал, не объясняя, что же его на самом деле интересует. Но я знала и так.
— Много стихов ты написал в Лондоне?
— Куда меньше, чем хотелось бы. Зато пара рассказов будет опубликована — но отец не желает ничего об этом слышать. Называет баловством.
Я хорошо помнила, как мы с Фредериком частенько проводили время в библиотеке. У него был очень красивый голос, и он любил читать стихи. Никто из сестер не любил присоединяться к нам — никто, кроме Мэри Луизы, но ее имя не принято вспоминать в этом доме.
— Элинор наверняка только и болтает о нарядах да кавалерах? — продолжал Фредерик с горечью. — Маргарет и Кэролайн тоже кружат головы на балах. Неужели это все, что им действительно нужно в жизни? Неужели все, чем они хотят забивать свои миленькие головки, это ленты и кружева? Ну… а ты?
Я вздрогнула.
— Я? Не знаю. Мне придется выйти замуж или окончить свои дни старой девой. Пока что никто не делал предложений, но и второй вариант не очень хорош.
Фредерик махнул рукой, и его движения явно потеряли былую координацию.
— Да я не о том. Ну да ладно, не бери в голову. Прости.
Он взял у меня из рук фляжку, но пить не стал и просто задумчиво уставился вперед. Луна скрылась за облаком, так что в оранжерее стемнело, а тени на полу стали гуще.
— Я видел ее. Видел Мэри Луизу.
— Что? Где?
— Там же, где она провела все эти годы. Неужели ты думаешь, из психушек так просто выбираются?
Внезапно мне показалось, что в оранжерее холодно, и я обхватила себя руками.
— Отец платит большие деньги, о Мэри Луизе хорошо заботятся.
— Ты… говорил с ней?
— Конечно. И она показалась мне разумнее многих чопорных дам на этих ваших балах.
— Но она все еще видит то, чего нет?
— Конечно. Хотя возможно, это мы не видим всего.
Я не стала упоминать, что в последний раз, когда Мэри Луиза увидела что-то, чего нет, она попыталась ножом разрезать руки малышки Маргарет, утверждая, что у той под кожей жуки, которых надо убрать. Когда мать прибежала на крики, она увидела рыдающую Маргарет, перепуганных нас, и Мэри Луизу в крови, приговаривающую, что «надо вырезать насекомых».
К счастью, порезы были неглубокими и быстро зажили. А отец после того случая отправил нашу старшую сестру в клинику. Из которой, как мы знали, она вряд ли когда-нибудь вернется.
— Она тоже скучает по Лильсдену, — сказал Фредерик. — Рассказывает, как красивы здесь деревья по осени. Как здорово играть в прятки или сидеть в
