У меня же, с другой стороны, нет причин от него отказываться. И я не так уж и сильно возражаю.
Поло - это сложная, напряженная, странно расслабляющая игра, так как у вас нет времени думать о чем-то еще.
Хоть ее иногда называют игрой королей, еще в те времена она использовалась для обучения кавалерии, потому что для того, чтобы хорошо играть, управление лошадью должно быть на автомате, вашей второй натурой.
Еще одна причина, по которой мне приятно там присутствовать, - это реакция Оливии на мою форму.
Я вхожу в ее комнату через книжный шкаф, и ее глаза скользят по мне –черная с белым рубашка обтягивает мои бицепсы, впечатляющая выпуклость заметно выделяется в моих облегающих брюках.
Не говоря ни слова, Оливия поворачивается, ее юбка длиной до икр, ярко-розового цвета, вспыхивает. И она запирает дверь. Замок издает громкий щелчок, и я без сомнения знаю, что мне повезет.
Она неторопливо подходит ко мне и опускается на колени, смеясь, когда вытаскивает мою рубашку из брюк и дергает за пряжку ремня. Сапоги для верховой езды представляют проблему, поэтому она просто оставляет их, обрабатывая меня этими умелыми, великолепными губами и языком, заставляя так сильно кончить в ее рот, что я вижу звезды.
Возможно, божественное сияние.
Да, действительно повезло.
Зрители и пресса разбросаны по всему полю и трибунам - не только играю я, но здесь и королева, наблюдает.
Шелковистая кожа, выглядывающая из-под белого топа Оливии, создает трудности, но я заставляю себя сохранять платоническое расстояние от нее, пока мы идем туда, где она будет сидеть с Фрэнни. Саймон тоже играет.
По пути к трибунам Оливия смеется, показывая мне свой телефон с сообщением от Марти - ответ на фотографию одной из лошадей, которую она посылала. «Словно смотришься в зеркало», - говорится там с красным кружком, обведенным вокруг члена лошади.
Как только она устраивается, я надеваю шлем. А потом снимаю с запястья тиковый браслет отца и протягиваю ей.
- Сохрани его для меня, ладно?
Сначала она удивляется, потом ее щеки красиво розовеют.
- Буду охранять его ценой собственной жизни. - И она надевает его себе на запястье. - Удачной игры, - говорит Оливия. - Я правда хочу прямо сейчас поцеловать тебя на удачу. Но знаю, что не могу, поэтому вместо этого просто скажу.
Я подмигиваю.
- Я получил свой поцелуй на удачу в твоей комнате. Если бы было еще лучше, я бы ослеп.
Я ухожу в сторону конюшни, и ее смех звенит у меня за спиной.
Хотя собираются черные тучи и в воздухе чувствуется угроза дождя, мы в состоянии продержаться две игры. Моя команда выигрывает обе, что приводит меня в хорошее настроение.
Потный и перепачканный грязью, я веду своего пони в конюшню. Я сам распрягаю ее, отправляю в стойло, воркуя о том, какая она красивая девочка - потому что будь то человек или животное, каждая женщина наслаждается комплиментом.
После этого я выхожу из стойла на главную аллею и оказываюсь лицом к лицу с Ганнибалом Ланкастером.
Издаю внутренний стон.
Мы вместе ходили в школу - он не убийца-людоед, как его тезка, но он подлый, отвратительный придурок. Его родители, семья, напротив, хорошие люди. И могущественные союзники Короны.
Это лишь показывает, что даже бушель хороших яблок может дать дурное семя.
Они совершенно не знают о том, какой Ганнибал засранец, и что многие из нас – и я - время от времени вынуждены терпеть его и не бить по лицу.
Он кланяется, потом спрашивает:
- Как поживаете, Пембрук?
- Я в порядке, Ланкастер. Хороший матч.
Он фыркает.
- Наш четвертый номер был бесполезным ублюдком. Я сделаю все, чтобы он больше никогда не играл в нашем клубе. - И я готов убраться от него к чертовой матери. Но это не так просто. - Я хотел спросить вас о сувенире, который вы привезли из Штатов.
- Сувенире? - спрашиваю я.
- Девушка. Она восхитительна.
Такие придурки, как Ланкастер, могут получить все, что захотят. Что угодно. Вот почему, когда они находят что-то, что трудно получить - или что принадлежит кому-то другому - это заставляет их хотеть этого еще больше. Они идут за этим напролом.
Я очень давно понял, что мир полон ублюдков, которые хотят то, что есть у меня, только потому, что это мое. И что самый эффективный способ держать их грязные руки подальше от этого - притвориться, что мне все равно, что я на самом деле не хочу этого так сильно, что, возможно, это даже не принадлежит мне.
Это извращение, я знаю, но так устроен мир. Этот мир.
- Да восхитительна. – Ухмыляюсь я. - Но это не должно вас удивлять. У меня всегда был изысканный вкус.
- Но я удивлен. Обычно вы не приводите своих шлюшек домой, чтобы познакомить их с бабушкой.
Я смотрю на молоток для игры в поло в углу - и представляю, как раздавливаю им его яйца.
- Не стоит так много об этом размышлять, Ланкастер, вы же навредите себе. Просто я обнаружил, что удобно иметь в доме готовую на все киску. И она американка - они все текут по всей этой королевской теме.
Я пожимаю плечами, и мой желудок сжимается от боли. Если я не уберусь от него в ближайшее время, меня вырвет.
Ланкастер смеется.
- Я хочу попробовать американскую киску. Позвольте мне ее попробовать. Вы ведь не против, правда?
Или, черт возьми, убью его. Мои кулаки крепко сжимаются по бокам, и я разворачиваюсь. То, что выходит из моего рта, совсем не то, о чем я думаю.
- Конечно, нет, но только после того, как я с ней закончу. Ты ведь понимаешь, Ганнибал? Если я поймаю тебя на расстоянии обнюхивания от нее до этого, я прибью тебя к стене за твой же член.
Возможно, я все же скажу немного из того, что думаю.
- Господи, тебе не обязательно из-за этого впадать в средневековье. - Он поднимает руки вверх. - Я знаю, что ты не любишь делиться. Дай мне знать, когда тебе надоест эта дырка. До тех пор я буду держать руки подальше.
Я уже ухожу.
- Передавай привет своим родителям.
- Я всегда это делаю, Николас, - кричит он мне вслед.
А еще через мгновение небеса разверзаются, гремит гром, и дождь льет так, словно каждый ангел на небесах заплакал.
- Что значит, ты не знаешь, где она?
Я нахожусь в утренней комнате Гатри-Хаус, и передо мной, опустив глаза, стоит молодой охранник.
- Она пошла в туалет, сэр. Казалось, это заняло
