Внутренний голос предупреждает меня остановить все это. Прямо здесь, прямо сейчас - не идти дальше. Он говорит, что у меня нет причин не доверять ей. Что она никогда не сможет так со мной поступить. Не та Оливия, которую я знаю.
Но я не обращаю внимания на этот голос. Потому что он лжет. Я слушал его раньше - снова и снова, когда был молод, глуп и не прав. Я больше не ошибусь. Не в этом… не в ней. Это бы... сломало меня.
Мое лицо словно маска - холодное и пустое.
- Да. Мне нужно больше информации.
И она взрывается, разлетаясь вдребезги, как оконное стекло, по которому ударили кулаком.
- Да пошел ты! - она делает шаг назад, кричит, плачет и качает головой. - Пошел ты и это долбаное место, где тебя вырастили. Ты так запутался. У тебя внутри все искажено… из-за этих игр и этих людей. Ты этого даже не видишь. И сейчас я даже смотреть на тебя не могу.
- Тогда уходи! - кричу я в ответ. - Вон дверь… проваливай! Если на меня так тяжело смотреть, возвращайся в гребаный Нью-Йорк!
Как только эти слова слетают с моих губ, мне хочется запихнуть их обратно. Я не это хотел сказать. Но со словами такое не провернешь. После того, как их услышат, их не удастся вернуть назад.
Все, что они могут сделать, это отдаваться эхом.
Краска отливает от щек Оливии, и ее глаза закрываются. Лицо обращается к полу, а плечи опускаются. Словно с нее... хватит. Словно у нее вообще не осталось сил.
Она судорожно вздыхает и, не поднимая головы, даже ни разу на меня не взглянув, поворачивается и выходит.
Целую минуту никто не произносит ни слова. Я стою там - как идиот - уставившись в пространство, где она только что стояла. Слова Генри заполняют тишину.
- Ты совершаешь ошибку. И это было жестоко, Николас, даже для тебя.
Я смотрю на Уинстона.
- Выясни, откуда взялись деньги. Сейчас же.
Уинстон кланяется и уходит.
Я чувствую взгляд Генри на своем затылке, но не оборачиваюсь. Мне нечего сказать. Он не чувствует того же самого.
- Эй? - он обходит меня и пытается стукнуть по голове. - Есть там кто-нибудь живой? Кто ты сейчас такой?
Он кажется мне каким-то другим, выше или старше. Более серьезным. Не знаю, почему я не замечал этого раньше и почему, черт возьми, вижу сейчас.
- О чем ты говоришь?
- Ну, ты выглядишь, как мой брат, и говоришь, как он, но ты не он. Ты какая-то его альтернативная версия - тот, кто действует по этим сценариям, давая бессмысленные ответы в интервью. Железный Дровосек.
- Я не в настроении играть с тобой в игры, Генри.
Он продолжает так, будто я вообще ничего не говорил.
- Мой настоящий брат знал бы, что Оливия не сделала бы такого, не смогла бы. Он бы понял вот этим. - Он тычет меня в грудь. - Так что, либо ты слишком боишься доверять своим инстинктам, либо слишком боишься доверять ей, но в любом случае, ты просто позволяешь самой лучшей чертовой вещи, которая когда-либо случалась с тобой, выйти за дверь. А с теми жизнями, что есть у нас, это действительно важно.
Я с трудом сглатываю, чувствуя внутри холод и онемение. Чувствуя... пустоту. Мой голос такой же пустой, как и мое сердце.
- Если она этого не делала, то это чертовски странное совпадение. Я буду знать, что делать, как только Уинстон получит больше информации.
- Тогда будет слишком поздно!
Больше я не говорю ни слова. Мне надоело это обсуждать. Но мой брат еще не закончил.
- В моей жизни было много случаев, когда я думал, что маме было бы за меня стыдно. Сейчас я впервые подумал, что ей было бы стыдно за тебя.
А потом он тоже уходит.
Оливия
На обратном пути в свою комнату я не дышу. Я пропаду, если сделаю это. Поэтому прикусываю губу и обхватываю себя руками за талию, проходя по коридорам мимо охранников, кивая служанкам. Но как только выхожу за дверь, я отпускаю это.
Рыдания вырываются из меня, сотрясая плечи и царапая легкие. Это ярость и опустошение, смешанные вместе, худший вид разбитого сердца.
Как он мог так поступить? После всего, что я сделала… всего, что я готова была сделать для него.
Я видела это в его глазах - этих прекрасных, измученных глазах. Он хотел мне поверить, но не мог. Тот крошечный фитиль доверия, который все еще есть в нем, поджигали слишком много раз.
Доверял ли он мне когда-нибудь по-настоящему? Верил ли когда-нибудь, что мы сможем продержаться... вечно? Или какая-то его часть просто ждала, наблюдала, пока я не налажаю?
Ну и хрен с ним. К черту его и его гребаный дворец. Всё. С меня хватит.
- Могу я принести вам чаю, мисс Хэммонд? - я громко ахаю, и мне кажется, что мое сердце останавливается.
Это горничная из моей комнаты - кажется, ее зовут Мелли. Я не видела ее, когда вошла, потому что плакала, уткнувшись в ладони. Ее чистое лицо переполнено сочувствием.
Но я устала быть окруженной - устала от горничных и охраны, и... от засранцев из Твиттера... и от этих долбаных секретарей и помощников. Я просто хочу побыть одна. Хочу забиться в угол, где меня никто не увидит и не услышит, чтобы я могла дышать... и выплакивать свои чертовы глаза.
Икота пронзает мою грудь.
- Н-нет. Нет, спасибо.
Она кивает, опустив глаза - как послушная маленькая служанка. Она незаметно проскальзывает мимо меня, закрывая за собой дверь. Обученная, ох, как хорошо.
Я запираю дверь. Затем иду к книжному шкафу, соединяющему эту комнату с комнатой Николаса, и запираю его тоже.
Направляюсь в ванную и на полную мощность включаю душ. Когда вокруг меня поднимается пар, я срываю с себя одежду, давясь слезами. Захожу в душ, сползаю на пол и кладу голову на колени. И когда вода обрушивается на меня, я позволяю слезам вылиться наружу.
Николас
Однажды я посетил детскую больничную палату, специализировавшуюся на лечении самых редких и запутанных болезней. Там была молодая девушка - крошечное, перебинтованное, прекрасное создание - которая не могла испытывать боль. Что-то связанное с тем, как ее нервы взаимодействуют с мозгом.
На первый взгляд можно было бы подумать, что жизнь
