А еще непрекращающаяся тупая головная боль, вот ее я чувствовала хорошо, в отличие от прикосновений Егора. Он просиживал со мной практически всё время. Переодевал, вкалывал питательный раствор, мыл после того, как организм избавлялся от отходов. Это оказалось гадко. Гадко понимать, что мужчина, который остался для тебя центром вселенной, несмотря на годы и обстоятельства, видит твое дерьмо даже не в переносном смысле…
Я закрывала глаза и старалась думать, что рядом никого нет. Мечтала, чтобы он ушел и оставил меня одну. Совсем, навсегда. Не могла смотреть ему в глаза, когда Егор склонялся надомной и улыбался, изо всех сил делая вид, что всё в порядке. Я отводила взгляд в сторону, он следовал за взглядом, не давая мне избегать его глаз, и тогда я снова закрывала глаза. Заткнула бы и уши, но этого мне сделать было не дано, я оставалась бревном, жизнь которого сосредоточилась в одних глазах. Не хотела слушать того, что говорит, наемник, потому что это вызывало боль, душевную боль.
А он говорил. Много и преувеличено весело. Брато рассказывал забавные случаи из жизни его группы, смеялся над ними, только я не слышала в его смехе веселья. И от этого тоже было больно. Иногда я рассматривала его. Ястреб осунулся, кажется, он сейчас почти не спал, ел без явного аппетита, со своей группой общался мало и только по делу, в основном, когда они сами подходили к моей каюте. Внутрь Егор никого не пускал, впрочем, пару раз пытался прорваться только Терри, самый неправильный аривеец из всех, кого я знала. Даже Гротер был как-то аривеестей, чем чистокровный Элистерро. Но и этому добродушному отзывчивому парню проход ко мне был закрыт. Должно быть, Ястреб понимал, что меньше всего я хочу, чтобы меня видели в таком состоянии. Но сам Брато упорно не желал оставлять меня.
И лишь однажды за несколько тягостных дней ожидания, показавшихся мне вечностью, Егор обнажил то, что творится у него на душе. Кажется, он решил, что я уснула, потому что на стук в дверь выругался шепотом и открывать пошел тоже тихо. Пошипел на Дэва, закрыл дверь и вернулся назад. Сквозь ресницы я увидела, как Егор присел перед койкой на корточки, расправил одеяло, а после уткнулся лбом в край койки.
- Глупый Лисеныш, - услышала я его приглушенный голос. – Думаешь, не понимаю, как тебе тяжело? Бесишься, наверное, внутри, что я вожусь с тобой, только я и не такое видел. Плевать мне на то, что ты не принцесса с далеких звезд, а обычный человек. Но не могу я уйти, понимаешь? Боюсь до дрожи, что вернусь, а ты уже… черт. – Он замолчал, гулко сглотнул, а затем придвинулся ближе, это я поняла по звуку. – Мне тоже тяжело. Видеть тебя такой тяжело, понимать, что каждая следующая минута может стать последней еще тяжелей. Наблюдать твои приступы и не знать, что делать, чем помочь – невыносимо. Ненавижу чувствовать свое бессилие, терпеть не могу, когда от меня ничего не зависит. – Брато опять замолчал. Я приоткрыла глаза, он сидел на полу, подтянув колено к груди, и смотрел куда-то перед собой. Затем устало потер лицо, обернулся, встретился со мной взглядом и судорожно вздохнул. – Подслушивать нехорошо.
После пересел на край койки и склонился к моему лицу.
- Не могу я тебя потерять, понимаешь? Тринадцать лет как-то обходился, а сейчас не могу понять – как? И не смотри на меня так, я никуда не уйду, и заботиться о тебе не перестану. Плевать мне на то, что ты думаешь. Хочешь, ругай меня. Хочешь, вини во всем. Называй, кем хочешь, только… - Он вновь судорожно вздохнул и договорил: - Только живи, Лисеныш.
В это мгновение мне хотелось накричать на него, сказать, что он дурак. Что ради меня, он снова подставился, и теперь его многолетнее укрытие исчезло. Хотела сказать, что ему стоило оставить меня где-нибудь, а самому скрыться, потому что он беглый преступник, потому что ничего хорошего его теперь не ждет. Если мой отец сообщил о местонахождении Егора Брато, то его возьмут, непременно возьмут, и уже не будет шального неунывающего наемника Ястреба. Не будет его веселой улыбки, не будет невероятных глаз, не будет шуток на грани приличий, не будет крепких объятий и жаркого шепота: «Что творишь со мной, Лисеныш». Но ведь это невозможно! Как же я смогу теперь остаться без тебя, мой сумасшедший Ястреб?
- Ильса, ты плачешь. Лисеныш, всё будет хорошо.
Да не будет хорошо. Уже ничего не будет хорошо! И лучше бы мне умереть прямо сейчас, чтобы ты успел скрыться, пока не стало поздно… А тебе лучше забыть меня такую. Помни наивную семнадцатилетнюю девочку, которая смотрела на тебя с замиранием сердца. Помни поцелуй над пропастью, помни закат на Тагане, и наш первый раз. Помни всё, что было тогда, но забудь это неподвижное существо, которое не может произнести даже твое имя…
- Я люблю тебя, Лисенок…
Я закрыла глаза и больше не открывала их, пока он целовал мое лицо, пока шептал, как я нужна ему. Слушала и злилась на упертого самоубийцу, который спасая мою жизнь, продолжается двигаться к своей смерти. Не хочу!!!
- Мы со всем справимся. Скоро появится твой отец, и тогда станет легче. Я верю в это, и ты верь.
Только и оставалось верить в то, что папа сумеет через свои связи договориться с Аривеей, и я успею рассказать ему, как всё было тринадцать лет назад, приложу все силы, чтобы убедить не выдавать Егора. Раз он не отказался выслушать бывшего курсанта, раз согласился помочь мне, быть может, я еще смогу пробиться сквозь закоснелость и упрямство генерала. Вот именно эта надежда и заставляла держаться и не свалиться окончательно в черный омут безнадежности и отчаяния.
Решение вопроса мы ждали на Ритерро, прячась за магнитным полем его спутника, достаточно мощного, чтобы приборы давали искажение даже на поверхности планеты. На связь выйти не было возможности всё из-за тех же помех, причиной которых служила Миани, поэтому мы ждали, когда за нами прилетят. Такой была договоренность с моим отцом. Но прошло уже три дня, плюс время на полет до Ритерро, а нас пока никто не искал. И как продвигаются дела, мы не знали. Хвала Вселенной, не появлялся и Гротер со своими людьми. Об их местонахождении и действиях тоже оставалось только догадываться. Но в то, что аривеец отступится,
