— Поплыли на берег.
И она покорно согласилась.
В то, что было дальше не верилось ни Максу, ни Алекс. Не выпуская её из своих крепких объятий, Макс освободил их тела от всей лишней одежды и на песок они опустились совсем нагие. Страстно целовали они друг друга, пока не наступил тот момент, когда оба слились с вечностью, с тем первозданным и бесконечным, откуда берёт своё начало всё в этом мире и куда уходит после своего конца. Они растворились друг в друге без остатка. И долго ещё в их телах, их душе, у самого основания звучала мелодия любви и блаженства.
— Я боюсь закрыть глаза и уснуть, — сказала Алекс, положив голову на плечо Максу.
— А мне кажется всё, что сейчас между нами происходит, это всё сон. Закрыв глаза, я боюсь проснуться.
После этих слов Алекс прижалась к Басаргину ближе и крепко обняла.
— После того, как мы нашли Глорию я больше не видел твоих рисунков. Почему ты мне их больше не показываешь?
— А я не нарисовала здесь ни одного рисунка, — пожала плечами она.
— Почему? У тебя здорово получается. Все те рисунки, что ты показывала мне на Земле и на борту «Одиссея», будто пейзажи Глории.
— Что ты! Они — всего лишь плод моей скудной фантазии. Разве можно сравнить их со всей красотой этой планеты. Посмотри, — она вытянула перед собой ладонь, — Какая фантазия может это вообразить? Какой художник может передать это всё в своей картине?
Но ответ Алекс так и не услышала. Макс тихо смотрел на неё и улыбался. Его забавляло в ней всё: её рассуждения, манера разговора, её искренние восхищения и удивление всему, что происходило в жизни Алекс.
— И потом, — продолжила она цепочку рассуждений, — Я рисовала те картины зачем?
Макс улыбаясь помахал головой.
— Мне в той, земной жизни всего этого не хватало. Мне не хватало Глории. А теперь она у меня есть.
Алекс смотрела на него и улыбалась, как дети улыбаются первым лучам весеннего солнца.
— Почему ты сторонилась меня, не подпускала к себе?
— Я боялась.
— Меня?
— Нет. Страхи и переживания из моего прошлого останавливали меня на пути к тебе. Они стояли стеной между моим прошлым и будущим. Я была по ту сторону, где был самообман, какие-то глупые, наивные иллюзии и неудачный опыт. Но теперь… — Алекс опустила глаза, — Ты и эта ночь… Я перебралась через эту стену, понимаешь и хочу идти дальше.
— Позволишь составить тебе компанию? — лукаво улыбнулся Макс.
Алекс не стала отвечать, посчитав лучшим ответом свой страстный поцелуй.
Так, в объятьях друг друга они встретили рассвет и уснули. Вместе и счастливые.
— Ты выбрала опасную, неверную тропу, дочь моя, — мрачно, едва сдерживая своё негодование, процедил сквозь зубы Заур. Он стоял спиной к Семиле и не хотел оборачиваться, не желал смотреть ей в глаза.
— Отец, — едва успела произнести она, как жрец прервал её.
— Ты оступилась, поверив чужеземцам. Приняв их речи за чистую монету, ты перечеркнула своё прошлое, настоящее и будущее. Да и моё тоже. Ты должна помочь нам отыскать беглецов.
— Зачем?
— Они должны закончить то, что начали, — не оборачиваясь, продолжал Заур.
— А что будет с ними потом? — с нескрываемым вызовом произнесла Семила.
— Потом? — жрец призадумался. Не лёгкий выбор стоял перед ним сейчас: сказать правду или солгать дочери, чтобы спасти её саму. — На всё воля Всевышнего.
— Не уже ли Его воля — убить этих людей? Или их будущее не совсем зависит от воли нашего Господа?
— Не богохульствуй, дочь моя! — закричал жрец и развернулся к Семиле.
— Я знаю, какова уготована участь беглецам, когда они вернуться обратно во дворец. И я не желаю им смерти.
— Они сами повинны в этом.
— Они мои друзья! — воскликнула Семила.
— Друзья-я-я? — протянул Заур, — Друзья и только?
Он посмотрел в глаза дочери. Словно боясь, что отец прочтёт в них что-то запретное, Семила опустила их вниз. Но спрятать то, что было написано на её лице, скрыто от посторонних в глубине её ясных голубых очей, девушке не удалось.
— Ты думаешь, что я не знаю о ком ты грезишь?
Семила стояла молча, не поднимая головы. Вопрос отца застал её врасплох, и она не знала, что ему ответить.
— Этот землянин. Они называют его «Королёв». Это он повинен в том, что ты забыла о своём долге? О том, чему я тебя учил и что ты должна делать, чтобы сослужить верную службу своему царю, государству и планете?
Но Семила продолжала молчать.
— Молчишь? Ну молчи. Я и так всё знаю. И вот, что я решил, — Заур вздохнул. Ему крайне тяжело было говорить с дочерью в таком тоне. Но именно так он надеялся достучаться до её, затуманенного любовью, разума, — С этого дня я запрещаю тебе видеться и разговаривать с пришельцами.
— Но отец, — попыталась возразить Семила. Но её попытка не увенчалась успехом.
— Я ничего не хочу слышать, кроме твоего повиновения и кротости, Семила, — резко отчеканил жрец. Он редко называл дочь по имени. Лишь в тех случаях, когда речь его носила строгий, чрезвычайно важный характер. И Семила всегда знала, что в таких случаях лучше молчать и со всем соглашаться. Но на этот раз она вела себя не так, как обычно. Слёзы потекли из огромных глаз девушки, и она закрыла лицо ладонями. В эту минуту сердце Заура дрогнуло. Он тихонько подошёл к Семиле обнял её за плечи. — Дочь, послушай своего старого, повидавшего жизнь, отца. Приняв сторону землян, ты погубишь и их, и себя.
— И тебя, — всхлипывая добавила она.
— Поверь мне, что я сейчас о своей доле не пекусь и вовсе! Твою жизнь сохранить — для меня важнее всего. А ты губишь себя. Идёшь на поводу своих чувств или того, что ты там вбила себе в голову.
— Я люблю его, отец, — тихонько проговорила она.
Заур, услышав это, отпустил плечи Семилы и отошёл в сторону. Он стал напротив окна, в котором растекался молочный свет Тамирона, и спросил:
— А что землянин? Он тебе отвечает тем же?
— Я не знаю. Думаю, что я ему тоже не безразлична.
Заур посмотрел в окно и добавил:
— Царь не простит измены. И там, где ты ищешь любовь, ты найдёшь только смерть. И его, и свою.
Жрец не стал искать
