И кроме того — у меня большая склонность к эксцентричным поступкам. Мысль, что ее, бедную как церковная мышь, но принадлежащую к старинному знатному роду, я, ни с того ни с сего, как следует с ней не познакомившись, сделаю своей женой, щекотала мое тщеславие. Какую сенсацию это произведет! Я буду подобен молнии в глазах людей — и они сочтут меня бескорыстным, великодушным, идеальным. А что скажет по поводу этого Его Величество! И какую радость я принесу ее несчастному отцу! А ей самой! Я уже раньше узнал, что у отца ей живется очень плохо; наверняка она станет взывать ко мне как к своему спасителю, — я совершенно легко мог жениться на чрезвычайно богатой девушке; но разве мои 500 миллионов нуждаются в умножении? Жениться на дочери американского миллиардера, разбогатевшего благодаря торговле боровами? Я без сомнения мог обладать даже принцессой королевского рода, прелестной, наделенной всеми достоинствами; ведь даже не принимая в расчет мой род и богатство, я смело могу назвать себя красавцем, несмотря на некоторые недостатки, коими являются мой рост в 150 см, вес 45 кг, и то, что я почти беззуб, безволос и безус, немного косоглаз и изрядно косолап; но ведь и на солнце имеются пятна.
Итак, я отправился к ее отцу, 60-летнему старшему лейтенанту-отставнику; до более высокого поста он не дослужился и отставку получил не из-за отсутствия храбрости, ума, рвения, но из-за того, что не было человека, с которым он бы ладил. В своем окружении он прославился чудачеством и дикарскими выходками. О, с каким нетерпением я ожидал впечатления, которое произведет на него мое замечательное предложение! Но, несмотря на это, когда я стучался его в дверь, мое сердце сильно билось от волнения.
Они жили в двух маленьких чердачных комнатках. Хельги дома не оказалось; я вздохнул свободнее, так как в это мгновение, сам не знаю почему, меня охватил перед ней ужасный страх. Старик лежал на полу, босой, в рубашке; под головой у него была какая-то коробка; он курил трубку и плевал на стену. Некоторое время мне пришлось стоять на месте, так как он не отвечал на мое приветствие и не глядел на меня; затем он вдруг вскочил с такой быстротой, что я с криком бросился к двери, думая, что он хочет придушить меня… Ведь и само лицо его способно было навести ужас: такое странное, дикое и в то же время какое-то мальчишеское, сумасбродное и одновременно чем-то импонирующее. Глаза черные, как угли, жгли как угли раскаленные. Они напомнили мне глаза его дочери, когда она в последний раз подняла их на меня, но на этом все сходство между ними кончалось.
Я представился ему. Он схватил меня за плечи, долго глядел мне в глаза, потом без единого слова отшвырнул меня на стул. Я был испуган, но не оскорблен: я воспринял его резкость и грубость как проявление безмерной радости от появления столь знатного гостя. И тут же, не тратя лишних слов, как и решил заранее, я сказал, собравши всю свою храбрость: «Разрешите мне просить руки вашей дочери Хельги».
Но что произошло? Только я вымолвил эти слова, у меня потемнело в глазах и замерла душа, я почувствовал, что словно вступил во врата ада, над которыми написано: «Оставь надежду всяк сюда входящий…».
С минуту он молчал, ни один мускул не дрогнул на его лице. Затем заворчал:
— Если ты на самом деле Штерненгох, девка твоя. Если это не так, вылетишь вон. Предъяви свой паспорт!
Только теперь я почувствовал себя оскорбленным и уже приготовился встать, чтобы уйти или влепить этому грубияну оплеуху. Но первую затею я не осуществил, почувствовав, каким безмерным посмешищем я бы стал повсюду из-за этого короткого сватовства; а вторую — из-за того, что побаивался этого безумца. Я бросил на стол свою визитную карточку.
— Хм, — заворчал он. — Это хоть и не настоящий паспорт, но за дверь ты пока не вылетишь. Так, значит, это ты и есть главный советник Вилли и его любовницы? Ну, что ж, вид у тебя соответствующий, нет сомнений, лучшим паспортом является твоя физиономия, а не эта бумажка. Так когда будем справлять свадьбу?
— Это зависит от обоюдного согласия, — вымолвил я, заикаясь, не зная, что и подумать.
— Чем раньше я избавлюсь от этого страшилища, тем лучше.
— Фу! — ко мне наконец вернулась моя энергия. — Разве так говорит отец о своем кровном детище?
Старик расхохотался — хлопнул меня по плечам так, что я чуть не свалился со стула.
— Раз ты такой олух, что решил стать ее супругом и моим зятем, мне хочется поболтать с тобой. Считать своим кровным детищем гнилое чудовище? Черт знает, какой пень, черепаший самец или болотный дух обскакал мою старуху.
— Фу, фу, фу!
— Она тоже была такое длиннющее, белое, немое страшилище. Все ночи напролет бродила по комнатам туда-сюда — топ, топ, топ… Даже теперь, хотя она 10 лет назад околела, она приходит по ночам к моей кровати и шепчет: «Люби Хельгу, береги ее, ты не ведаешь, чем владеешь». Но я гляжу на нее в упор, палю в нее из пистолета, и она рассеивается как туман. Мне хотелось бы иметь, как полагается, сына, настоящего мужчину, или хотя бы — на безрыбье и рак рыба — девчонку как огонь; а что получилось? Единственный бракованный товар, которым осчастливила меня ведьма. Как нарочно, сплошная гниль, первостатейная. Разве это может быть моей дочерью, моей?.. Ну — пока она была маленькой, она была другой — дикой: иногда мне казалось, что чересчур. Но за это я никогда ее не наказывал, даже хвалил, хотя из-за нее меня несколько раз вызывали в управление. Только когда ей было 10 лет, я выпорол ее однажды как следует, но не в наказание, а просто так, потому что захотелось. И с того дня она совершенно изменилась. Вся ее буйность и веселость пропали! Она прекратила разговаривать и почти перестала есть, вешала голову, точно плакучая ива, и чахла, чем дальше, тем больше. Я думаю, она раньше любила меня, но, обманувшись во мне, как бы обманулась во всем мире; удивительно — из-за такого пустяка! Я потом несколько лет ни разу до нее не дотронулся, надеялся, что это пройдет — так ведь нет же! Все хуже и хуже было! Ну, и тогда я решил: что тебя туда привело, то тебя оттуда и выведет — как это случается у безумцев
