С этого времени она перестала заниматься хозяйством и сосредоточила внимание на других делах, о которых мне и рассказывать не хочется… Вскоре после этого она внезапно отправилась в путешествие и возвратилась только через два года. Где она была и что творила, об этом мне ничего определенного не известно. Ходили слухи, что она объездила все части света, и, поскольку мир оказался для нее недостаточно велик, она, как гласит молва, пыталась спуститься на дно океана, проникнуть в недра земные через кратер вулкана и даже совершить сумасбродный полет на Венеру. Рассказывали, что она была вождем разбойничьих банд и убийцей под маской врача. Этому я верю, поскольку знаю, что после возвращения в Германию у нее на совести оказалось целых шесть убийств. А что она вытворяла помимо всего этого! Например, основала тайное общество самых красивых женщин и юношей, которое занималось садизмом, флагелляциями, мазохизмом, лесбиянством, фантастическими мастурбациями, содомией, сношениями с различными металлическими, движущимися чудовищами, кошмарными восковыми фигурами, даже, говорят, с настоящими привидениями и т. д. и т. п. Но нормальными способом с мужчинами она никогда не совокуплялась, так как слишком их презирала; супружескую верность соблюдала — и только это стало причиной того, что за эти безбожные мерзости я не наказал ее. В конце концов, когда ее бесчинства перешли все границы, ей пришлось, после личного вмешательства императора, покинуть его империю. «Склонности, — сказал он мне, — твоей супруги вполне понятны и максимально похвальны, но ты ведь знаешь, Гельмутик, этот сброд не помнящих родства безбожников и социалистов мог бы вконец обнаглеть и учинить скандал, а их у нас и без этого довольно… знаешь, пускай мадам на время отплывет в Камерун! Я дам ей личную рекомендацию для губернатора, чтобы он предоставил ей черный товар для пыток и других развлечений сколько ей захочется!»…
Однако негры не раздражали ее — она считала их полуобезьянами, а животных эта извращенная женщина никогда не обижала; наоборот, нередко случалось, что увидев человека, мучающего животное, она без церемоний стреляла в него.
Вернувшись через полгода из Африки, она привезла с собой хорошие подарочки: льва, тигра, черного леопарда и ягуара; это были прекрасные, огромные экземпляры. Самую большую часть парка, площадью по крайней мере в квадратный километр, она отвела под зверинец. Кормила она их, чтобы предоставить им удовольствие от охоты, живыми овцами, козами, лошадьми, быками, даже бегемотов и носорогов для них купила. Иногда это бывало неплохое зрелище. Теперь она все дни проводила в их замечательном обществе, всегда безоружная, обыкновенно совершенно голая. Даже невозможно представить себе, как все они ее любили. Еще издали заметив ее приближение, они подлетали к решетке и ревели так, что все окна в замке дребезжали. А когда она входила к ним — что это были за невероятные, уморительные прыжки вокруг нее и над ней! Глядя на это со стороны, я хоть и дрожал, но иногда готов был лопнуть со смеху. Они обнимали ее, ложились перед ней на спину как собаки, лобызали и лизали ее и тут же, от радости ревя и смеясь одновременно, дрались между собой и вообще вели себя так безумно, будто действительно были наделены разумом. А она ничуть не отставала от них в безумствах. Ползала на четвереньках, старалась, бедняжка, подражать их реву и прыжкам, дралась с ними, садилась им на спину, чтобы покататься, лазила перед ними по деревьям и прыгала вниз, а они ловили ее своими лапами — я удивляюсь, что ее ребра уцелели; она целовала их в морды, вылизывала им… я даже не скажу что; в порыве мазохизма позволяла им облизывать все тело шершавыми языками, пока не оказывалась вся в крови. И, кроме того, она надеялась, что сможет иметь от них потомство, что, повинуясь ее капризу, природа покорится и сделает исключение из своих законов. А какие беседы она с ними вела! Такие же нежные, как мать со своим младенцем. Читала им многочасовые лекции о философии, о Боге, о понятии Я… А они все это время даже не двигались с места, глядели на нее горящими, как в аду, глазами, — ни один профессор философии не пожелал бы более благодарной аудитории. Но чаще всего она пела им грустные песни, — и плакала, стыдясь этого, закрывая и осушая лицо гривой льва и бакенбардами тигра.
Ибо она изменилась! Исчезла ее дикость, и, кроме проказ с этими бестиями, она не совершала более экстравагантных поступков. Постоянно пребывая в судорожной задумчивости, она только выводила свои каракули и скверно играла на рояле. Целыми днями она бегала исступленно туда-сюда по залам замка и ночи напролет выла, как будто ее кто-то душил. И становилась все более грустной, поникшей, выглядела все хуже и хуже. Опять бледнела и худела… «Неужто она вновь превратится в мертвую куклу! — ликовал я в душе. — Тогда она снова будет моею! О, дай Боже, чтобы она опять тронулась рассудком!» — ибо тайное желание отведать ее плоти охватывало меня все больше, — а как же иначе? Разве по закону у меня не было на это права? Разве она мне не принадлежала? Для чего у нас законы, церковные таинства и обеты? Я приходил в бешенство от мысли, что не смею дотронуться до своего бесспорного имущества; кого бы не возмутило, если бы ему не позволили войти в квартиру, которую он честно купил и оплатил? Такая нищенка! Но — горе мне! Она по существу владеет всем, что принадлежит мне, а я — ничем! К чему мне мои несметные богатства, когда достаточно одного ее смертоносного взгляда, и все будет принадлежать ей?..
Она опять перестала разговаривать, почти не ела. Часами играла с револьвером. «О, что делать со всей этой жизнью? — Однажды я даже слышал при этом ее стоны. — Ужасная тьма, тьма всюду… И есть где-нибудь свет?.. Ах, нету его! Ведь тьма — это свет, а свет — это тьма. А всюду
