Вот так она тогда бредила и увядала, увядала… «Теперь настало время!» — решил я, в конце концов, и однажды, в порыве геройства, обвил руками ее шею. И тут же лишился двух своих последних передних зубов. А она продолжала увядать с каждым днем.
И вдруг — тогда ей было 23 года, и на дворе стоял сияющий, пышущий жаром август — с ней опять произошла удивительная перемена.
Теперь она постоянно смеялась, прыгала и танцевала, мурлыкала разные веселые песенки, часто смотрелась в зеркало и улыбалась, глядя на себя, затем вдруг начинала плакать, но плач вовсе не звучал трагически. В Берлине она заказала огромное количество роскошных платьев, тончайшего белья. Раньше она совершенно не следила за собой и часто выглядела, как оборванка, веря, что ее красоту нет необходимости улучшать при помощи изящной одежды. Она вдруг стала по-настоящему приветливой и даже дружелюбной в общении со всеми; а самым потрясающим было то, что она даже со мной несколько раз заговорила, польстила мне, хотя и не без иронии. Вдохновленный ее словами, однажды я сказал: «Хельга, неужели в тебе наконец-то пробуждается любовь ко мне?» «Ох, болван дурацкий!» — рассмеялась она, завизжала как ненормальная и вприпрыжку убежала.
Мне кажется, она была права: видимо, мне никогда не пришло бы в голову, что собственно является простой причиной всего этого, если бы не случай. Мы жили тогда в замке Раттентемпль в горах Гарца, в огромном черном здании, одном из самых старых и величественных средневековых памятников Германии.
12 августа я находился в огромной башне замка, занимаясь голубями. В 2 часа пополудни я увидел Хельгу, выходящую, как обычно, на прогулку, с которой она возвращалась только ночью. На ней было соблазнительное лазорево-голубое платье. Я играл с птицами еще приблизительно полчаса, потом случайно увидел вдали голубую точку. «Наверное, она», — сказал я сам себе, и меня как-то удивило, что я все еще ее вижу.
И тут, вспомнив, что в башне имеется довольно сильная подзорная труба, я захотел увидеть ее, хоть и вдалеке, но так, будто она стоит передо мной. Миг спустя я уже разглядел ее тигриный, теперь опять порозовевший профиль. Она с такой быстротой мчалась вперед, точно преследовала зайца. Я разглядел даже блаженную улыбку на ее лице. Вскоре она стала взбираться на холм…
Только я собрался оторвать взгляд от стекла… как заметил мужскую фигуру, взбирающуюся на холм с другой стороны. И тут же, не знаю почему, у меня мелькнула темная и какая-то страшная мысль: «Фатальный вопрос: почему я не перестал глядеть в трубу хоть секундой раньше?»
Хельга достигла вершины и вдруг исчезла, точно сквозь землю провалилась. Через минуту на вершине показался и мужчина. Хельга опять появилась и с распростертыми объятиями кинулась ему на грудь!
Трудно даже вообразить, как сильно это на меня подействовало. О страданиях, которые до сих пор принесло мне супружество, я рассказал совсем немного; несмотря на это каждый читатель поймет, что после всего предшествующего, глядя на все логически, это событие не должно было почти никак подействовать на меня. Но чувства иррациональны, безумны, а измена жены — для мужчины всегда самое ужасное и огромное оскорбление. То, что до сих пор Хельга ни разу не изменила мне в объятиях другого мужчины, было для меня единственным утешением во всех моих страданиях из-за нее. А теперь эта единственная светлая точка погасла. Весь мир для меня погрузился в темную ночь. Все ужасные стороны моей связи с этой дьяволицей встали у меня перед глазами как привидения, все безутешные воспоминания напали на меня, как рой вылетевших из ада шершней… Ужасная боль и жутчайшая ярость не давали мне сомкнуть глаз в течение всей ночи. Я горел желанием задушить, зарубить, стереть в порошок это чудовище в обличье женщины. Я поклялся отомстить ей самым ужасным образом…
На следующий день поутру я отправился на этот холм. Посредине небольшой плоской вершины оказалась маленькая, заросшая помятой травой, котловина. В ней валялась масса обрывков бумаги, кружев, объедков, сигар, пустых и полных бутылок и т. д. Тут же лежали две груды камней, большей частью плоских, так что у меня хватило сил их отодвинуть. Во второй груде, поменьше, я нашел, например, белоснежные, мягкие, дерзкие подушечки, метелки, плетки и более редкие инструменты, которыми обычно пользуются садисты. Когда я отодвинул несколько камней с груды побольше, я увидел между ними щель, достаточно широкую для того, чтобы моя небольшая фигура пролезла в нее. Я увеличил щель при помощи охотничьего ножа, забрался в нее и, приложив для этого немало усилий, снова прикрылся сдвинутыми камнями. С радостью я обнаружил, что хорошо спрятан. Вряд ли можно заметить, что внутри лежит человек; даже если кто и увидит кусок моей одежды, безусловно не будет уделять ему внимания: цвет камней не отличишь от цвета моего платья. Мне же сквозь щель прекрасно видна вся котловина. Охваченный каким-то неистовым спокойствием, я вернулся домой.
Я принял решение застрелить их обоих из своего укрытия, хотя и чувствовал, что мне не хватит на это смелости; но моя страсть не обращала внимание на это чувство.
На следующее утро я, под предлогом охоты, покинул замок и за час до того, когда любовники обыкновенно приходили на вершину холма, снова спрятался в камнях с ружьем, револьвером и охотничьим ножом. Но я уже решил, что — по крайней мере, в этот день — я не посягну на их жизнь и буду только наблюдать.
Как долго тянулось время в этой каменной смирительной рубашке! На меня напал страх, от которого у меня дрожали ноги и стучали зубы. Мне было холодно, несмотря на то, что солнце жгло неимоверно. Я уже вот-вот собирался откинуть эту неприветливую перину и удрать… как тут внезапно на краю вершины вынырнуло сатанинское лицо Хельги.
Она была одета примерно как Клеопатра или Семирамида, или еще какой-то подобный сброд… Просто чудо, как она добралась сюда в таком маскараде через довольно густо заселенную местность. Она остановилась. Сделала глоток из бутылки. Вынула из маленькой груды подушки, швырнула их в котловину, разлеглась на них и, махая ногами над головой, запела голосом Валькирии, несущимся вниз с облаков, бесстыжую, манящую любовника песню. Потом вскочила
