— Да, да, это могло бы так быть. А в лесу я, видимо, опять упала — уснула, а все остальное, это только мой сон, который мне, наверное, снится совсем недолго, хотя и кажется, что он длится вечность. Даже то, что я сейчас говорю с вами, это, пожалуй, только мой сон…
— Да, конечно, это всего лишь ваш сон! — воскликнул я горячо, обрадовавшись, что она этому верит.
— Хотя вы не компетентны решать это, являясь продуктом этого сна, но кому захочется во всем этом разбираться! Откровенно говоря, я пришла к вам не столько с надеждой, что от вас узнаю что-нибудь путное, сколько для того, чтобы скоротать время, развеяться в моем ужасном состоянии. Если желаете, я вам буду рассказывать обо всем, что мне приснилось.
— С большим моим удовольствием.
О, несчастная! — содрогнулась моя душа, — она не знает, что она мертва, наркотизирует себя верой в то, что спит и видит сон… Ибо мысль «я мертв», в сущности, невыносима… Но разве мы, все живущие — не мертвы? И разве все это не наш посмертный сон? И разве мы не более слепы, чем Демона? Она считает свою смерть сном, а мы, идиоты, бдением!..
— Так вот, сначала мне приснилось, что я лежу в небольшом подвале, без единого окошка, освещенным фонарем; вокруг меня — истлевшие кости. Я связана; надо мной стоит мужчина. Я бы многое дала за то, чтобы вспомнить, как он выглядел и что мне говорил. Знаю только, что он меня ужасно стегал до тех пор, пока я не лишилась чувств. Когда я пришла в себя, кругом была абсолютная тьма. Все еще связанная до крови, по рукам и ногам; какая-то тряпка, измазанная дерьмом, во рту; лицо, нос и глаза — все в дерьме; почти голое, превращенное в сплошную рану, тело лежит на острых камешках, острых, истлевших человеческих костях. Черная тишина, тьма, завывающая безумной музыкой времени. И все усиливающийся голод, и еще хуже, чем голод — жажда; и холод. Безумная ярость и ненависть, и жажда мщения, и бессилие, и скука, и ужас от настоящего; ужас и грусть от прошлого; ужас перед приближающейся смертью, которая безмерно страдающей душе только теперь явилась во всей своей жуткости. И безнадежность, так как я знала, что тот, кто вверг меня сюда, оставит меня здесь подыхать, пусть даже у него было огромное искушение освободить меня. Но зачем описывать неописуемое? Я все время со страшными усилиями каталась туда и сюда во тьме, ища своим нечистым лицом на стенах какой-нибудь выступающий камень, чтобы попытаться перерезать об него свои путы; тщетно. О, о… Однако довольно! Ведь это был только сон. Как долго он продолжался по земному времени, не знаю; но думаю, что недели две. Наконец наступил блаженный покой.
А потом новый вид сна; такой странный. Я чувствовала себя лишенной тела. Но вместо него невыразимая тьма давила на мою душу. Невыносимо тяжелый, удушливый, чудовищный аморфный сон, но иной, чем все, что мне снились по ночам до 19 августа. «Таким, вероятно, могло бы быть сознание после смерти, — сказала я себе, — если бы после смерти сознание вообще могло существовать». Я не буду об этом распространяться… Однако, наряду с главными мотивами — тьмой и тяжестью — в этом сне были светлые и легкие моменты; воспоминания о прошлой моей жизни, а может быть, и о более давних жизнях, время от времени вспыхивали молниеносным интенсивным светом в его ночи; иногда я видела, в полном смысле, места, знакомые мне с давних времен, я была там точно так же, как теперь здесь, рядом с вами; так как и эта моя встреча с вами представляет лишь одно из этих блеснувших мгновений в моем черном сне.
Он был бы не так уж плох, если бы не чередовался, с математической точностью, каждые сутки, со сном иным. — На минуту она замолчала и задрожала. У меня волосы стояли дыбом. «Значит, теперь я слышу — может быть, первый из людей — кое-что о том, что будет после смерти…» Хотя я и жаждал услышать об этом подробнее, у меня не хватало отваги спрашивать. А Хельга продолжала:
— Когда кончился сон в темном подвале, тот сон, описанный мною сейчас, блуждающий, туманный, по земному подсчету длился сутки. Потом я услышала слабый, но неописуемо жуткий гул, как будто где-то за горизонтом поднимается метафизический ураган. Я дрожу до самой глубины души, зная заранее, что это относится ко мне и приносит мне что-то особенно жуткое. Он усиливается, и вдруг я чувствую, что меня, теперь одетую в какое-то полутело, поднял дикий ветер, и с бешеной скоростью куда-то уносит. Вокруг меня полная темнота. Но через некоторое время вижу перед собой небольшую багровую звезду. Она быстро растет, приобретает четырехгранную форму; наконец, я способна разглядеть, что она состоит из бесчисленных багровых пятен. Растет — так что я вижу, что это громадное здание, окна которого озарены багровым огнем, пылающим внутри. Длина его фасада этак метров в тысячу, высота такая же. А ураган уже бросил меня в одно из нижних окон. Я очутилась в помещении, освещенном адским огнем. Кошмарные чудовища привязали меня за волосы к потолку, и какая-то машина, снабженная двумястами толстых прутьев, окружавших меня со всех сторон, заработала с бешеной скоростью. Все прутья одновременно хлестали мое тело и голову; через мгновение я превратилась в кровавую кашу. Я потеряла сознание или умерла?.. Но меня тут же привели в чувство огромные клещи, схватили за горло и втянули сквозь потолок на второй этаж. Там они меня швырнули — с телом вдруг опять здоровым, в ящик, полный пчел и ос, и закрыли его крышку надо мной. Мертвую, меня вытащили, воскресили и доставили на этаж третий, где запихнули в бочку, внутри которой ослепительно сверкали тысячи добела раскаленных иголок; и бочка быстро покатилась… В следующем отделении мою голову завязали в мешок, до отказа набитый отвратительными насекомыми: тараканами, гусеницами, пауками и т. д., а также жабами, крысами… Еще этажом выше чудовища привязали меня за мизинцы ног к потолку, вниз головой, и одно из них принялось колоть меня длинными спицами в ноздри, так что острия вонзались прямо в самый мозг; одновременно другое особым приспособлением вырвало у меня сразу все зубы, третье распороло живот, вырвало кишки и налило в брюшную полость ушат кипящего свинца; четвертое засунуло мне в лоно и прямую кишку добела раскаленные железные стержни; пятое разбивало огромным молотком колени; все
