Представьте, тут вдруг, уже за беседкой, она захохотала почти весело.
— Олух, олух, — услыхал я еще.
Почти тут же мое оцепенение прервалось из-за того, что кто-то боязливо коснулся меня.
— Вы уснули, приятель?.. Естественно: даже глазки цветочков закрываются сонно в такую жару…
— Вы видели даму с вуалью, только что вышедшую отсюда?
— Ничего не видел.
— А вы слышали ее рев?
— Ничего не слышал.
— Послушайте, ведь она ревела как десять ягуаров! Безусловно, ее слышали даже в Берлине!
— Я ничего не слышал: но шепот слышал — шепот одного цветочка, как человеческая речь — артикулированный. Жаль, что этого языка я не знаю. Очевидно, африканский диалект. Пойдемте, пожалуйста, быстро со мной, может быть, и вы успеете еще это услышать: я потом подробно объясню вам, к какому роду и виду относится это растение…
Ладно, иду с ним, мужиком сдуревшим. Вот такой был бы образцовым свидетелем на судебном разбирательстве…
— Оставьте меня, оставьте меня, или я сойду с ума!..
Я выбросил из окна своей комнаты вазы, картины, пепельницы — все, и орал при этом невесть что…
5 августа.
Живу теперь в другой вилле. Ту прежнюю я, уходя, заплевал и клумбы растоптал.
Здесь окна защищены решеткой. Я приказал всюду вставить на скорую руку двойные двери. У меня также имеются ручные бомбы. И если я какую-нибудь швырну ей под ноги, тогда посмотрим. Я убил тебя один раз, девка, почему не убить тебя во второй?
Если бы не случилось того, что перед моим пробуждением она начала со мной… я бы спятил от страха.
Но это воспоминание — сладкий сахар…
Конечно, она уже знает, кто ее убил; конечно, она знала это с самого начала. Она играла со мной, как кошка с мышью.
Ш-ш! Опять шуршит что-то в соседней комнате… Топ, топ, топ… Как покойная моя теща. Но моя свинья — уже коснулась ручки двери, — что-то щелкнуло. Я прокричал свое заклинание; больше ничего не топает. Но формулы недостаточно без podex romanus. А где его взять? Бедная Кюмист стенает в тюрьме. Как только установили мою личность в участке, ее поймали, когда она готовилась к отъезду в Швейцарию. «Где те деньги, которые ты выманила у Его сиятельства князя?» — накинулись на нее. А она, мол, ничего не знает. Она разделила мою судьбу. Ее раздели, связали и высекли. Она ничего не сказала, пока не потеряла сознание. На второй день все повторили, так что пол под ней покраснел. Тогда она призналась, что все закопала в свинарнике, где откармливала поросенка. Все нашли там, до последней марки. По вмешательству самого императора она получила десять лет.
Я обратился бы к Вилли с просьбой помиловать ее, но я сам в немилости. Не думайте, что из-за моих экстравагантностей. Императору импонировали мои действия настолько, что он сочинил о них эпопею и написал — вернее, поручил своим личным художникам написать — к ней пять картин:
1 Штерненгох получает пощечины от мертвого солодяка.
2 Штерненгох дружит с теленком.
3 Штерненгох получает благословение от колдуньи.
4 Штерненгох расплачивается в кабаке.
5 Штерненгох в участке на скамье.
И сочинил к ней мелодии, а также нарисовал эскиз храма искусства, где все эти шедевры буду храниться на веки веков. Он даже справлялся о моем здоровье; и о Хельге. Тому, что она исчезла, ни он, ни кто другой не удивлялись; общеизвестно, что она, как австрийская Елизавета, улетучивается вдруг, когда вздумается, будто господин супруг вообще не существует.
Я в немилости потому, что на улице орал: «Я буду императором немецким!» Кюмист под розгами призналась, что сама мне это напророчила… Боюсь даже нанятых убийц — Змий снова раскрыл на меня свою пасть. Теперь я потерян; навсегда. Чувствую себя скотиной, которую ведут на убой…
И при этом снова — сомнение. Почему она так хохотала, когда уходила? Почему дважды назвала меня олухом? Но одна лишь мысль об этом слишком дурацкая…
8 августа.
Благословен свет сегодняшнего дня! Я спасен, окончательно! Произошло нечто замечательное. Я, видимо, умру от счастья. Боже, как ты милостив, а я какой олух!..
От восторга, танца и смеха больше не могу сегодня писать.
9 августа.
Так вот: после бессонной ночи шагаю перед обедом по тропинке, соединяющей мою виллу с рощей. Во время всего своего пребывания здесь я еще ни разу не отважился выйти из дому; только вчера. «Но пойдешь только к роще», — сказал я сам себе. Издавна я лесов ужасно боюсь; а мой ужас увеличился во много раз с того декабрьского дня, когда я увидел Демону на скамейке…
Погода пасмурная, а все-таки жарко. Вялые мысли кружились, как пьяные, и, как пьяные, шатались все предметы вокруг.
Я подошел всего на 50 шагов к роще. И испугался. «Теперь назад, пока не поздно!»… Оборачиваюсь — в пяти шагах от меня — Она.
Я даже не слишком ужаснулся, такой я был отупевший. Пришел конец… «Пускай! тем лучше…» — сказал я сам себе и, совсем не спеша, сел на межу. По крайней мере, если она меня застрелит, не упаду головой на землю, не разобью нос, не переломаю себе ноги.
Она бросилась на землю в трех шагах от меня, закурила виргинскую сигару. Ее лицо было спокойно, насмешливо и сурово. «Мудрость хочет, чтобы мы были беззаботными, насмешливыми, насильственными», — эти слова — говорят, принадлежащие Заратустре, — пришли мне в голову. Она долго молчала; а у меня сердце билось все сильней, так что я был близок к обмороку. Наконец заговорила:
— Я несу вам сегодня радостную весть. Этот день — конец ваших страданий…
В этом заключался двойной смысл; но тогда я его не заметил. Только радость во мне вспыхнула. Эта адская женщина вывела меня из оцепенения, нежелательного для ее мстительности, и, вселив в меня надежду, тут же бросила меня в пропасть.
— Кто все-таки был моим убийцей?
— Я все еще не знаю — к сожалению… Я приказал разыскивать. Детективы — из Парижа, из Нью-Йорка. Не нашли. Но я выписал даже Шерлока Холмса. Пока что у него не было времени приехать, но когда он приедет…
— В нем нет необходимости. Я это знаю сама.
— Но как бы вы могли…
— Я вспомнила ясно его лицо… Он был маленький, как собака; безбородый; беззубый; водянистые глаза; рыбье выражение; нос как у мопсика; словом, не удавшийся шимпанзе.
Я завыл от ужаса.
— Догадываетесь уже, господин князь?
Я невольно сложил руки…
— Что вы делаете? — захохотала она. — Ага! вы весьма похожи на этого мерзавца, своего брата генерала — моего убийцу…
О, как я взвился!
— Что? — заорал я, меча глазами молнии. — Он решился на такое темное дело?.. Ну конечно, этот негодяй на все способен, кроме хорошего; это лютый тигр. Ведь я его до глубины души ненавидел, воробья!
