Перед полуночью.
Опять luci-lucid… Но я сейчас не вдрызг. И спать мне тоже еще не хочется. Только приходится блевать.
Итак, значит, все уже готово. Вечером, когда я проспался после пьянки, меня навестила in corpore[39] вся эта сволочная гвардия и, кроме того, три «баденских дворянина», смердящих ученостью. Устроили банкет. Я был помешанный и вместе с тем не был; это смотря как: иногда человеку сумасшествие кажется разумом, в другой раз разум — сумасшествием. Сон ведь сумасшествие, как полагается, а все же является половиной человека. Во всяком случае, во мне было больше разума, чем у всей этой сволочи вокруг меня. Я решил, что буду вести себя как всякий нормальный балда и для достижения этой цели упорно молчал и только ел. Они не услышали от меня ни слова, хотя всем этого страшно хотелось. Когда у меня слишком чесался язык, я уходил в уборную и там блевал. О, никто не умеет притворяться лучше, чем сумасшедший, и никто не знает лучше его самого, что он сумасшедший, не более чем сумасшедший! Те, кто думают, что сумасшедший о своем сумасшествии не должен знать, сами являются сумасшедшими больше других. Это бессовестный самоуверенный предрассудок идиотов, верящих, что они обладают лицензией на разум, а вместо мыслей в мозгу у них херня, и они осуждают все, что не является херней. Только безумие является здравым разумом — сон — настоящая действительность — Смерть — Жизнь Настоящая; «жизнь» — всего лишь кретинский бред. Приди, о Смерть!.. Из жизни изгнанный, Страданием Просветленный, Твоей сладкой, предчувствуемой мудростью уже опьяненный, тоскует по Тебе… В Твоем объятии у меня, пожалуй, уже не будет ног пекаря, носика как у мопсика, — а Она будет меня там в Тебе, может быть — и любить…
После ужина я, однако, не сдержался. Дядя начал спорить с моим братом о том, какой месяц жарче: июль или август? Он утверждал, что июль, обосновывая это тем, что в этом году в июле испачкал больше белья, чем в августе.
— Тары-бары! — воскликнул брат, размахивая руками, как крылышками воробышек, которому старики приносят в клювике червячков. — Август! что август! Но галки! галки! Летают теперь в августе высоко над башней, эй, эй! Высоко-превысоко, желая укрыться от жары земной — в эфир — выше, выше! Август, говорю! Что белье!.. Но галки, эй, это тебе не фунт изюма!
Тут я не сдержался и выпалил:
— Брат, мерзавец, как тебе не стыдно возражать достопочтенному старику? Ты такой же дурак, как эти твои галки, но должен же ты иметь уважение! Так ты соблюдаешь четвертую заповедь? Чти отца своего и матерь свою! Потому что дядя твой — это то же самое, что отец твой и мать твоя — да, — он в родовых схватках породил тебя и вскормил.
Наступила гробовая тишина. Лица всей этой гвардии сволочной вспыхнули от радости и повернулись к баденским дворянам. Знаю, теперь, и сразу понял, что я сказал бессмыслицу; она не затерялась, ах, в глупостях моего брата и дядюшки!.. Но ничего не поделаешь — а теперь произошли и другие события. Например, я долго, по ложечке, лил вино под рубашку себе на грудь и при этом гремел: «Deutschland, Deutschland über Ailes».
Короче: единогласно я был признан баденскими дворянами сумасшедшим и услышал тихие слова: «Завтра, сразу с восходом солнца…»
Вы меня там вылечите, безумцы! Пострадайте с мое, а потом суйте в меня свои дурацкие пальцы! Глупо рассуждать об алкоголизме, если сам не прошел через него до последней стадии; еще глупее рассуждать о сумасшествии, когда сам его и не нюхал!..
Никогда у меня, сумасшедшего, не было такого ясного ума, как в эту минуту. Только теперь я стал философом. И это сделала тоска по Тебе, Демона! Ты Несравненная! Единственная среди женщин! Ты Самая несчастная!.. Как я был недостоин Тебя! Какая дерзость с моей стороны была сделать Тебя супругой калеки!.. Расплачиваюсь за это по праву. Глупый барашек, ослепленный, женился на Тигрице — к тому же голодной… Это не могло кончиться иначе… Очисти меня, упорядочь меня, вознеси меня, Хельга-Демона! Сделай Льва из барашка![40]…
19 августа в час ночи.
Когда я в пылу восторга писал последние слова, вдруг увидел у стены — Его, — этого Ее… Руки на груди скрещены, осклабился, беззаботен, как какой-то бог, и при этом, даже не глядя вниз, пинал ногой какое-то тело, извивавшееся под его ногами и молитвенно складывавшее руки. Пинал в ритме вальса, удары гулко раздавались, подобно ударам по огромному барабану до тех пор, пока тело не докатилось до меня.
— Посмотри на него, какой он теперь красивый! — загремел он в ту же минуту.
Она посмотрела и, как будто ее с головы до пят вымесили из застывшей крови, взметнулась, обняла меня, целовала.
— Но ведь ты опять через мгновение отринешь меня, жабу! — зарыдал я.
— Нет, потому что ты — Серафим! я была слепа! — раздался ее величественный шепот…
И… — да! Все это время позади меня пылал какой-то поразительный белый свет… который в одно мгновение засиял как солнце и поглотил меня, Ее, Его!
Но это было не такое видение, какие бывали у меня раньше, такие смертельно яркие. Какие-то туманы окутывали все это явление, как будто это было лишь воплощение слишком живой фантазии. Но чувствую: это было Предзнаменование чего-то потрясающего. И это настанет — настанет еще сегодня. — У меня такое чувство, как будто я, самый убогий, сейчас могу, как всемогущий, стать диктатором, точно сама судьба!!
Я на верху блаженства. Я уже не человек. Сразу пошел бы в башню, но конечности не позволяют. Но займется заря — и я там. Это уже будет легко. Пусть там будет солома, пусть тлеющая, кишащая червями слякоть: мне теперь все равно. Все живет; Ничего нет!.. А все, что есть, это Бог. Она не хочет понять, что жаба — это не что иное, как чистое, золотое облако небесное… Не понимает этого никто, только я, нижайший среди червей, неслыханными страданиями возвышенный, через Безумие к Разуму пришедший. Пигалица, взлетевшая выше орла, выше Тебя, Хельга бедная, из-за своего высокомерия погруженная в еще более глубокую ночь, чем та, в которой нахожусь я, несчастный кротик; тем более терзаема, чем более божественна, чем больше Бог от Тебя требует!.. Не Ты меня освободишь, а я, покорный безумец, освобожу Тебя — Горделивейшая, наискорбящая, Святая, Богиня моя!
Будильник поставить! Теперь это будет легче всего, просто игрушка, наслаждение. Я Иной, я
