Самым таинственным местом для него была третья комната, в которой стоял террариум, в прошлый раз накрытый черной тканью. Сейчас черной ткани не было, и он смог разглядеть содержимое стеклянного куба.
— Это личинки и жучки диамфидий, — сказала Нина, появившаяся на пороге комнаты.
— Какой странный выбор, — только и смог сказать Роберт. Внутри у него все опустилось. Он узнал название — теперь было понятно, каким ядом должен был быть отравлен Ник Кейв.
— Они ядовиты, осторожно, не трогай террариум, — предупредила Нина.
Ее фигура в дверном проеме теперь казалось зловещей. Роберт не понимал, чего ожидать от нее.
— Я не буду. Что еще ты скрываешь в этом комнате? — Он решил перейти к наступлению.
— Больше ничего.
Он принялся обшаривать ящик стола. К его удивлению, там хранился альбом с фотографиями.
— Что за альбом?
— Альбом с фотографиями мужчин, которые мне когда-то очень нравились.
Роберт сел на стул и принялся разглядывать фото. На каждом из них был портрет красивого, а иногда и не очень, молодого человека.
— Это все, с кем у тебя были отношения? — спросил он.
— Да, это все, кого я любила.
— Много же здесь фотографий.
— Не так уж и много за тридцать пять лет моей жизни. Могло бы быть и больше. Думаю, совсем скоро здесь появишься и ты.
— Это не очень здоровая тема, — сказал он. — Почему ты хранишь их?
— Чтобы не забыть.
— Не забыть что?
— То, что у меня бывают чувства.
— А у тебя что-то с чувствами?
— Да, после того как умер Эдди, я ничего не чувствую. Иногда, когда я влюбляюсь, это единственное, что я ощущаю. Больше никаких эмоций.
Роберту показалось это подозрительным. Он замечал все больше сходств Нины с портретом типичного психопата, как бы чудовищно это ни казалось. Он продолжал листать альбом.
— Нина, а что здесь делает фото Ника Кейва?
— Ведь я и в него была влюблена.
Глава 5
— Итак, начнем.
Нина лежала на диване. Роберт устроился на кресле рядом с ней. Она разрешила ему записывать сеанс на диктофон, встроенный в его телефон. Роберту показалось это странным, ведь сейчас, как он полагал, он добьется у нее признания.
— Представь, что ты спускаешься по ступенькам. — Он начал медленно вводить ее в трансовое состояние. — С каждой ступенькой одна часть твоего тела расслабляется и растворяется, стекает на пол.
— Какой ужас, — вставила она.
— Ты не хочешь разговаривать, потому что твой рот настолько расслаблен, что ему не хочется двигаться. С каждой ступенькой часть твоего тела отделяется от тебя.
Он провел пятнадцать минут, вводя Нину в эриксоновский гипноз и, почувствовав, что она почти засыпает, дал установку.
— Сейчас ты будешь копаться в глубинах своего подсознания и отвечать на мои вопросы. Я — твой проводник, ты должна отвечать мне на любой вопрос, который я тебе задам. Ты понимаешь меня?
— Да, — тихо ответила она.
— Ты находишься в темном коридоре с множеством дверей. Тебя окутывает туман. Теперь ты хочешь открыть одну из дверей. За ней прячутся твои самые сокровенные страхи, то, что тебя беспокоит больше всего. Открывай.
— Открыла.
— Что ты видишь?
— Я не вижу ничего, я знаю. У меня очень плохо развито видение.
— Что ты знаешь?
— Я дома. Мне только что позвонила мама Эдди.
— Кто такой Эдди?
— Это моя любовь.
— Что сказала мама Эдди?
— Что он умер. — По щекам Нины покатились слезы.
— Нина, уходи оттуда. Давай перенесемся на полгода вперед. Что ты видишь?
— Я стою на краю крыши.
— И что ты там делаешь?
— Я хочу прыгнуть, но боюсь.
— Зачем тебе прыгать?
— Потому что я перестала быть человеком. Вся я — это одна боль. Мне не хочется больше чувствовать боль.
— Ты грустишь из-за смерти Эдди?
— Конечно, я грущу, идиот!
— Нина, а теперь выйди из этой двери и открой новую. Ты вышла?
— Да, выхожу.
— Теперь открывай дверь, за которой твое самое счастливое воспоминание. Где ты находишься?
— Я на пороге своего дома.
— Какой сейчас день?
— Третье июля две тысячи шестнадцатого.
— Что ты видишь?
— Я вижу Эдди. Он стоит у двери и смотрит на меня.
— Что ты делаешь.
— Я открываю дверь и впускаю его. Мы поднимаемся наверх и занимаемся сексом.
— Эдди сейчас жив?
— Нет, он все так же мертв. Просто я научилась его видеть.
— Кто он?
— Он — призрак. Только я могу его видеть. Он будет жить в моей квартире и не отойдет от меня ни на шаг.
— Это не галлюцинация?
— Я не знаю, но он рядом, и я счастлива.
— А теперь, Нина, выйди оттуда. И перенесись в туманный коридор.
— Я здесь.
— Теперь зайти в другую дверь, туда, где тебе десять лет.
— Я здесь. Я только что убила свою собаку.
Нина начинает выть и покачиваться, как будто убаюкивает себя.
— Что ты делаешь?
— Я стою перед мамой, она увидела, что я сделала. Она хочет меня наказать. Она стучит моей головой о стену. Мне больно.
— Зачем она это делает?
— Она говорит, что хочет выбить из меня все дерьмо. Она кричит на отца. Говорит, что это его проклятая наследственность. Что он ненормальный, и я такая же ненормальная, как он.
— Что ты делаешь?
— Я пытаюсь вырваться, но у меня не получается. Я думаю, что заслужила это.
— Зачем ты убила свою собаку?
— Я хотела, чтобы мы с ней помирились. Я хочу, чтобы ссоры родителей заканчивались так же. Я моделирую ситуацию примирения, потому что никогда не наблюдаю ее у родителей.
— И как часто ты это делала?
— Я постоянно била собаку, чтобы потом извиниться перед ней. Я мирилась с ней и Сноуи меня прощала. Она лизала мое лицо, как будто была благодарна мне, что я ее прощаю.
— Она думала, что провинилась перед тобой?
— Думаю, да. Я всегда находила повод, я выводила ее на ссору, задиралась, чтобы она на меня зарычала или укусила.
— Выйди оттуда, Нина. И зайди в другую комнату. В ту, где ты влюбилась в Ника Кейва.
— Я здесь.
— Что ты видишь?
— Я стою на улице и жду своего друга. Здесь темно, я рядом с перекрестком. Падает крупный снег.
— Что еще ты видишь?
— Светофор, на улице шумно, сигналят машины. Я слушаю Babe you turn me on Ника Кейва. Я очень устала, у меня был тяжелый рабочий день. Я зла на своего друга.
— Что это за друг?
— Не так важно, он мой бывший. Я его больше не люблю.
— Как его зовут?
— Алан. Я иногда позволяю ему заниматься с собой любовью. Только это не любовь, обыкновенное сношение. Меня достали наши отношения, в них нет тепла, нет искры.
— Ты собираешься его бросить?
— Нет, я никогда никого не бросаю. Это слишком больно.
— Больно для кого?
— Больно для тех, кого бросаю.
— А для тебя?
— Мне больно, когда другому человеку больно. Я не выношу душевную боль.
— А физическую?
— Сколько угодно.
— Что ты сейчас чувствуешь?
— Я слышу бархатистый голос, и меня он успокаивает. Он поет I put one hand on your round ripe heart.
— Тебе нравятся эти слова?
— Не в них дело. Следом он поет And the other down your panties, и у меня сжимается
