Пока Ксюша обслуживала столик, Нина подошла к увлеченно рисующему сыну, встала за спиной, привычным движением взъерошила волосы, заглянула через плечо и перестала дышать…
Темка рисовал зверя. Черно-серая шерсть в кровавых подпалинах, изогнутое в стремительном прыжке тело, длинные, словно многосуставные когтистые лапы, остроконечные уши, огромные клыки, полыхающие красным глаза… Не волк – зверь, жуткий, неведомый зверь… А в пасти у зверя – то ли кукла, то ли маленькая девочка. Пусть бы лучше кукла. Нет, не так! Пусть бы лучше Темка ничего этого не рисовал!!!
– Темочка, кто это? – спросила Нина сиплым голосом.
– Это Сущь, – ответил Тема, старательно раскрашивая красным девочкино платье. Понять бы, отчего платье красное. Или лучше такое не знать?..
– Это волк, да? – Мозг все еще искал рациональное объяснение необъяснимому. – Это волк и Красная Шапочка, да?
Вот только волк на волка не похож, а у девочки на рисунке красное платьишко, а шапочки никакой нет. Но ведь Темка мог забыть или просто придумать свою историю. Вот такую жуткую историю…
– Это Сущь, – повторил сын упрямо и, высунув язык от предельной сосредоточенности, нарисовал под зверем красные следы. Не волчьи, а человеческие следы…
– А это? – Осторожно, кончиком ногтя, Нина коснулась нарисованного следа.
– Это кровь, – объяснил Темка. И не понять, то ли радоваться стремительно увеличивающемуся словарному запасу сына, то ли ужасаться его фантазии. Если это вообще фантазия. Если это не воспоминания…
– Можно мне? – Она потянула на себя рисунок, и Темка расстался с ним без сожаления. – Спасибо, сынок. Доедай пончики.
Мимо их столика проплыла Ксюша, едва заметно кивнула, мол, пойдем, расскажу, что было дальше. Нина торопливо сложила рисунок, сунула в карман джинсов, вернулась к стойке.
– Они все ее любили, – сказала Ксюша решительно. – Все четверо. Мне иногда кажется, что Яков любит ее до сих пор.
– А вы ревнуете?
– Ревную. – Ксюша горько усмехнулась. – Хоть и понимаю, что нет ее больше, что не нужен ей был никто, раз за столько лет весточки не подала, а на душе все равно кошки скребутся, кажется, что любит он меня вполсилы.
Нина не стала спрашивать, про кого она. И без того понятно, что про Якова. Ей другое не понятно: почему мама так круто, так бесповоротно изменила их жизни. Она ведь сбежала. Она была напугана до такой степени, что даже не приехала на похороны собственной бабушки. Кем напугана? Или вернее спросить – чем? И ей, единственной дочери, ни словом не обмолвилась о тех давних событиях. Да и сама Нина что помнила? Если ей тогда было почти столько же, сколько сейчас Темке, то помнить она должна хоть что-нибудь. А вот ничегошеньки! Ее воспоминания брали начало теплым летним утром в крошечной спальне, оклеенной свежими обоями в цветочек. Ее комната. Ее игрушки. А вот ее мама. Сидит рядом с кроватью на стуле, сложив на коленях тонкие, полупрозрачные руки, смотрит на Нину со смесью радости и недоверия, плачет и шепчет одними только губами:
– Здравствуй, доченька…
Мама рассказывала, что в детстве Нина сильно болела. Настолько сильно, что им пришлось сменить и город, и климат. А воспоминания… наверное, их стерла та тяжелая болезнь. Но это ведь не беда! Будет еще очень много разных воспоминаний и впечатлений!
Так и случилось. Мама была права.
– Расскажите про Лютого, – попросила Нина. – Как его вычислили? По каким следам?
– По кровавым, – ответила Ксюша и поморщилась. – Нашли его быстро. Спал мертвецки пьяный в колхозном сарае. Там же, в сарае, потом при обыске нашли его рубашку со следами крови. Группа крови и резус совпали с кровью Силичны. На охотничьем ноже – его отпечатки. А в доме, в твоем доме, остались следы его сапог. Следователь решил, что Лютый после того, как убил и выпотрошил старушку, зашел в дом. Наверное, искал Алену и тебя.
– Зачем? – Нина одним махом, как давешний виски, допила холодный кофе.
Ксюша вздохнула:
– Чтобы и с вами разделаться. Ведь тогда, почти двадцать лет назад, все, даже следователь, решили, что он и вас с Аленой убил. Убил, а тела где-то спрятал. Допрашивали его… какие-то очные ставки, следственные эксперименты устраивали, а он сначала отпирался, а потом вообще замолчал. Как мне Яков потом объяснял, не получилось у следствия доказать его причастность к остальным убийствам, потому что вроде как и убийств не было. Нет тела – нет дела. – Она с мрачной сосредоточенностью принялась полировать и без того блестящую стойку. – Да только все знали, что это он – маньяк.
– Почему?
– Потому что со всеми тремя девушками был знаком, потому что с мамкой твоей роман крутил. Они пожениться, кажется, даже собирались, а потом поругались, разбежались чего-то. Ты не обижайся, Нина, только Алена была ветреной. Головы мужикам кружила только в путь. Вот и тебя родила незнамо от кого. Другую бы осудили, а ее, наоборот, даже жалели.
– Почему жалели? – А про «незнамо от кого» ведь правда. Мама никогда не рассказывала Нине про отца. Мама не рассказывала, а сама Нина не спрашивала. Сказать по правде, ее даже не волновал этот вопрос. Странно? Теперь вот ей странно, а тогда, в детстве, отсутствие в их с мамой жизни отца казалось вполне нормальным. У половины Нининых подружек не было отцов. Так что тут удивительного?
– Во-первых, из-за Силичны. Она странная была. В Загоринах ее считали ведьмой. Боялись, рассказывали про нее всякое, но и за помощью бегали. Не спрашивай, за какой. Я не знаю. А Алена выросла совсем другая – современная, веселая. Платья моделировала и шила такие красивенные, что к ней городские в очередь становились за нарядами. Готовы были из области в нашу глушь ехать, только чтобы Алена им платье пошила. И ведь всему сама научилась, по модным журналам. – Ксюша вздохнула, на сей раз, наверное, завидуя уже маминому таланту.
Ксюша не знала, что мама бросила шить. Не было в их доме ни модных журналов, ни швейной машинки, а все платья покупались либо в магазине, либо на вещевом рынке.
– А во-вторых? – спросила Нина.
– А во-вторых, из-за тебя. – Ксюша усмехнулась. – Это ты сейчас нормальная, а тогда… – Она многозначительно замолчала.
– А тогда что? Что со мной было не так?
Ксюша ответила не сразу, наверное, ей стало неловко.
– Мама моя работала в детском садике воспитателем, – заговорила она наконец. – Не знаю, как сейчас, а тогда в их обязанности входили подворные обходы, перепись детишек садовского возраста. Чтобы потом эти списки в школу передать. Тебя в садик не водили, Силична за тобой сама присматривала, но приказ есть приказ.
– Что со мной было не так? – поторопила Нина Ксюшу.
– ЗПР у тебя был. Задержка психического развития. –
