Все еще пребывая в легком шоке, я сняла рюкзак и достала фотоаппарат. Режим видео на нем был так себе, но, думается, сойдет.
— Вот и твоя вишенка на торте, — Алекс улыбнулся в объектив камеры. — Давай, Баки, режь. — Это было адресовано уже подрывнику.
Тот улыбнулся, вынул из набедренной сумки стальные щипцы и перекусил провод.
Камера подрагивала в моих руках. Я снимаю обезвреживание бомбы. Тэсса Блумвуд – военный журналист.
— Отлично, детка, — Махади похлопал Баки по спине. — Теперь второй.
Баки ухмыльнулся и бросил кусачки Алексу. Тот поймал их на лету. «Вот засранец, а говорил, что разминированием не занимается», промелькнуло в голове. Сердце пропустило пару ударов, когда он, опустившись на колено, поднял провод, ведущий ко второму детонатору. Стряхнул пыль и песок.
— Не в мою смену, ребята, — Алекс перерезал провод.
Вот и все. Считай, очередная бомба обезврежена. Только теперь я буду знать, что Алекс занимается этим каждый день. Тоже мне, «радиотехник».
— Проклятый обманщик, — беззлобно сказала я, и отвесила ему подзатыльник, когда он подошел.
Махади тем временем заканчивал с главным детонатором.
— Прости, киса, вечеринка отменяется, — ласково обратился он к взрывчатке. — Ты это снимаешь, малышка Тэсса? — он помахал в камеру.
— Вишенка на торте. — Я подняла вверх большой палец.
Мне вдруг и впрямь захотелось торта. Желательно, домашнего и непременно с вишней. Жаль только, печь их я не умею.
Махади достал щипцы и перекусил провод. А миг спустя прогремел взрыв.
========== Глава 20. Смерть и пиар ==========
Тогда я даже понять не успела, что произошло – щелчок, грохот, взлетевший к небу песчаный столб… и темнота. Взрывной волной меня отбросило назад, приложило спиной о борт «Хаммера», и я рухнула наземь. В ноздри ударил запах пороха, гари и еще чего-то противного. Алекс упал на меня сверху, закрывая собой, но в тот момент я этого не поняла – была в сознании, но реальность воспринимала туго. В ушах звенело так, что казалось – еще миг, и голову разорвет на куски; ноздри и горло забило песком.
– Тэсса! – голос Алекса звучал, как через толщу воды. – Тэсса!
Он перевернул меня на спину, и я увидела его окровавленное лицо. Хотела ответить, но получился лишь сдавленный хрип. Подбежали Баки и еще один подрывник. Кто-то ощупал меня, и сквозь тот же вакуум я услышала «почти не ранена». Страх в глазах Алекса сменился облегчением.
– Встать можешь? – он осторожно посадил меня.
– Попробую, – я не узнала собственный голос.
Кое-как он поставил меня на ноги. Картинка немного сфокусировалась, я посмотрела туда, где пару минут назад работал Махади, и… лучше бы не делала этого.
– Не смотри. – Алекс схватил меня за плечи и развернул к себе. – Не надо.
Слишком поздно. К горлу подступила тошнота, но, к счастью, меня не вывернуло наизнанку – я лишь закашлялась и прикрыла рот разорванным рукавом рубашки. Уже тогда я знала, что эта картина останется со мной на всю жизнь.
Через два часа мы вернулись на «Эль Комачи». И все то время меня не покидало ощущение нереальности происходящего – наверное, поэтому я была спокойной, как удав: не истерила, не плакала, только до побелевших костяшек сжимала кулаки, чтобы руки не тряслись. Это тоже было проявление шока, как позже объяснил мне штатный психолог, к которому Алекс отправил меня сразу после осмотра врача. Вот там-то меня и прорвало.
– Это хорошо, – спокойно сказал он. – Тяжело видеть смерть, особенно в первый раз.
Я не привыкла проявлять эмоции на людях, тем более незнакомых, и потому чувствовала себя некомфортно.
– Не ты первая, не ты последняя, – успокоил психолог. – Тут у многих нервы сдают, да и как иначе? Мы ведь не роботы, а живые люди.
Но он ошибался. Я плакала не от шока – мне было жаль Махади. Шесть часов назад мы ехали в джипе, он рассказывал анекдоты и обещал познакомить меня со своей сестрой, а теперь лежит в цинковом гробу. Я посмотрела на часы. В это время мы обычно сидели под тентом и пили кофе. Как и всякий араб, Махади варил его превосходно. «Главное – это выбрать правильную джезву» [1], говорил он. «От нее зависит девяносто процентов успеха. Я научу тебя, как это делать».
На следующий день собирали его вещи. В огромной комнате с белыми стенами и белой мебелью высились ряды таких же белых ящиков – по размеру примерно с коробку для микроволновки. В них складывали личные вещи погибших военных и затем отсылали родным. Из близких у Махади осталась только сестра, та самая которая жила в Норвегии.
– Командир уже сообщил ей, – Алекс взял стопку книг и положил в коробку.
Наверху лежала «Вершина Холма» Ирвина Шоу.
– Эту посоветовал я, – улыбнулся Алекс. – Читала?
Я кивнула. Неудивительно, что ему нравилась эта книга – если подумать, то его многое роднило с главным героем. Вот только сумеет ли он, как Майкл, остановиться, до того, как случится непоправимое?
– Вот, значит, как это бывает? – я провела рукой по гладкому пластику. – Это остается от ваших жизней?
Вся история человека в белой коробке, которую отправят на другой конец света, чтобы она пылилась в чьей-то кладовке.
Он собирался закрыть крышку, но я остановила.
– Подожди, я тоже хочу положить кое-что от себя.
Махади нравились мои фотографии. За пару часов до его гибели я сфотографировала его «стреляющим» в несуществующего боевика: снимок получился очень эффектным, хоть и постановочным. Махади просил, чтобы я отправила это фото его сестре. Что ж, так тому и быть.
– Я знаю, что ты скажешь, – Алекс бросил короткий взгляд на фото и закрыл коробку. – Но это мой выбор, Тэсса, и я могу лишь надеяться, что ты поймешь меня.
– Тогда мне остается надеяться, что твои родители не получат такую же коробку.
Злилась ли я? Конечно. Но в то же время чувствовала, что начинаю понимать. Жажда адреналина всегда была в нем, и до поры до времени он старался подавлять ее, вписаться в рамки того мира, в котором жил, но от себя не убежишь. Ему нравилось ходить по краю, только так он чувствовал вкус жизни, ощущал ее ценность, и здесь уже ничего не поделать. Либо принять все, как есть, либо уходить. Я могла осуждать его, но… не по той же ли причине сама прилетела в Ирак?
Было и еще кое-что, не дающее покоя. В момент гибели Махади, камера в моих руках продолжала снимать. При взрыве она разбилась, но карта памяти уцелела. Меня разрывали противоречия. Я сидела одна
