Карл постоял с минуту перед барельефом, рассматривая борющиеся со штормом корабли и размышляя над тем, случаен ли выбор сюжета, или это все-таки должно что-то означать. Так ничего и не решив, он достал наконец из-под рубашки старинный серебряный медальон, находившийся там с того самого момента, как Элиас Ругер вручил ему в Линде послание мертвого императора, и открыл заднюю крышку, сделанную так искусно, что ее трудно было заметить, не зная о ней заранее. Под крышкой, в нише, специально вырезанной в серебряной подложке лаковой миниатюры, лежал тонкий стальной стержень со сложной формы оконечностью – ключ, которым Карлу предстояло воспользоваться. Еще мгновение Карл смотрел на этот стержень, безвестно прождавший его едва ли не полвека, но затем все-таки вынул и вставил в едва различимое отверстие, спрятанное в бушприте одного из трех идущих сквозь шторм кораблей. Сталь почти полностью исчезла в «замочной скважине», раздался щелчок, и две половины каминного навершия разошлись по оси симметрии, открыв глазам Карла глубокую узкую нишу, где, как вскоре выяснилось, один за другим стояли три самшитовых ларца. Впрочем, к ларцам, простым, никак не украшенным ящичкам, Карл обратился не сразу. Сначала он исследовал механизм тайника, сделанный настолько искусно и надежно, что и через десятилетия выглядел так, словно был сделан только вчера, и работал безупречно, как и следовало по замыслу мастера.
«Гальб».
Руку механика Гальба Карл узнал так же, как безошибочно узнавал манеру письма великого множества художников, чьи творения видел хотя бы раз в жизни. Мэтр Гальб был гением, и, даже если бы не потрудился оставить на выполненной работе своего клейма – трилистника – Карл ни на мгновение не усомнился бы в том, кто придумал и не без изящества воплотил в жизнь этот сложный механизм. Правда, потрудился здесь не только Гальб. Механик, насколько помнил Карл, совершенно не умел работать с камнем, а тот, кто спрятал линию разъема в резном мраморе так, что невозможно увидеть, был не только талантливым скульптором, но и человеком, которому Евгений Яр мог доверить свою тайну. И человека этого Карл знал, хотя ни разу за все годы дружбы так и не увидел ни одной его скульптуры. Однако то, что маршал Гавриель был не только гениальным художником, но и великолепным резчиком по камню, он, конечно, знал…
Один за другим Карл достал и перенес на стол самшитовые ларцы, потом налил в кубок вина, уселся в кресло перед массивным красного дерева столом, неторопливо набил и раскурил трубку и только затем открыл первый из них. Под крышкой – а замка на ней не было вовсе – как он и предполагал, оказались пергаментные свитки и листы старой выцветшей от времени, но когда-то голубой и розовой, бумаги. Черная тушь и синяя, красная и зеленая… Разные почерки и разные языки, документы, помеченные датами и несущие на себе подписи создавших их людей, и анонимные записки… Очень интересные бумаги, содержащие никому неизвестные сведения о таких людях и таких событиях, что даже теперь, спустя семьдесят, пятьдесят или сорок лет, после того, как были сделаны записи, многие из них не утратили ценности и злободневности. Но Карлу они были не нужны. Возможно, потом, когда и если он действительно станет императором Яром, он к ним еще вернется. Но не теперь.
«Не сейчас…» – ведь он пришел сюда не за этим.
Карл аккуратно положил бумаги на место и, закрыв ларец, придвинул к себе второй. Странно, что Евгений оставил его здесь дожидаться неведомого будущего. Сорок два года назад, когда умер Евгений и началась гражданская война, казна империи оказалась в руках герцога Дорогана. Не то, чтобы это помогло одержать окончательную победу, да и недолго золото Яра оставалось в его единоличном распоряжении, но Ребекке и верным ей маршалам приходилось тогда совсем нелегко, потому что без денег воевать могут только дикари да восставшие крестьяне, ничем, в принципе, от диких орд не отличающиеся. Армии стоят дорого, а война прожорливое чудовище, и окажись те документы, что просматривал сейчас Карл, в его руках или в руках Гавриеля тогда, когда для снаряжения войска приходилось продавать и закладывать сокровища короны, дела могли пойти совсем не так, как случилось на самом деле. Впрочем, никакие деньги не смогли бы спасти Гавриеля и Нагума или уберечь самого Карла от отравленной ядом негоды стрелы. В конечном счете, исход войны был предрешен не отсутствием денег, а тем, кто стоял во главе империи и кто вел в бой ее войска.
«Прости, Евгений, но сделанного не воротишь, – Карл поднял взгляд на портрет покойного императора и, с трудом оторвав от глядящих в вечность глаз Яра, перевел на висящий рядом портрет императрицы. – И ты прости, Ребекка. Прости, если сможешь…»
Он закрыл вторую шкатулку и открыл третью, последнюю. Человеки… «Донесение имперского дознавателя первого ранга Корнелиуса Баха о секте Человеков…» Храм Единого… Хранители… «Записка Филолога Вараввы Ловца о житии живописца Василия Вастиона…», «Женевский Безумец, его прорицание, и выводы, следующие из разбора сохранившихся известий…» Да, это были именно те записи, ради которых стоило нарушить покой старинного тайника. Они стоили того, чтобы принять корону Яров и обязательства, делавшие ее еще тяжелее, чем на самом деле. И попали они к Карлу именно тогда, когда он всего больше в них нуждался. Не раньше, когда ценность их для него была относительна, но и не позже, чем это стало необходимо. Хотя о каком «позже» могла теперь идти речь? Но вот, что было совершенно очевидно: случай этот случайностью все-таки не являлся. Ведь та особая тропа, что привела его сюда, в этот кабинет, в этот именно день и час, началась не сегодня, как можно подумать, и не только в зале Врат. Эта дорога была похожа на реку, рождающуюся из сотен ручьев и речушек, которые, сливаясь вместе, образуют ее главное течение. Она начиналась здесь в Цейре, где много лет назад Карл Дороган, посланный Евгением Яром, нашел на мосту над Данубой торговца кожами Карла Ругера, любующегося на праздничные фейерверки, зажженные в ту ночь в честь рождения принца Дмитрия. И в Линде – городе, откуда Карл ушел еще раньше, чтобы спустя годы и годы, прийти в него вновь и получить из рук состарившегося племянника послание давно умершего императора. И точно так же дорога эта начиналась в зале Врат. Но не несколько часов назад, а много раньше. В утраченных воспоминаниях, возвращенных Карлу Зеркалом Дня, и в
